— Ничего, пройдет, — сказал Янк Лукас. — Я должен принести тебе извинения.

— А я должен бы набить тебе морду, так что мы квиты. Ну и виски! Горлодер. Если ты такое потребляешь, немножко газа тебе не повредит.

— Я виски не пью. На водку налегаю, — сказал Янк Лукас. — Выпей водки. Виски я держу для одной приятельницы. Она его любит.

— Да, есть такие девки, что угодно вылакают. Ладно, попробую. Ты писатель?

— Да, как будто, — сказал Янк Лукас.

— Книги пишешь?

— Нет, пьесы, — сказал Янк Лукас.

— Надо мной живет девка, так она писательница. Мне слышно, как она стучит на своей окаянной машинке.

— Она не писательница. Она машинистка. Печатает рукописи, получает постранично.

— Вон оно что! А я-то удивлялся: черт возьми, с девяти утра, а то и раньше. И круглый день. Если бы столько насочинять, поди на миллион потянет. Шпарит без остановки.

— Бывает и остановка, когда рукописей нет, — сказал Янк Лукас.

— Да. А еще ей надо валяться с тем жуком, который у нее живет, — сказал Жук. — Меня тоже вот Жуком прозвали. Но я бы с ней нипочем не лег. Ты хоть раз на нее взглянул?

— Видел, — сказал Янк Лукас.

— Здорово должно приспичить, чтобы на нее позариться, — сказал Жук. — Бывает, конечно, что и с такой можно. Да, кое-когда бывает.

— Например, в армии, — сказал Янк Лукас.

— Н-да… Хотя я, собственно, не армию вспомнил.

— Тюрьму?

— А что же еще? В армии меня только на базах разбирало, когда не с кем было. Страшное дело, бывает, уж так приспичит, хватаешь что под руку попадает. Ну, как тебе?

— Лучше, — сказал Янк Лукас.

— На твоем месте я бы сходил завтра утром к доктору. Искусственное дыхание я тебе сделал, но не знаю, правильно или нет. Вот что, вызови-ка ты свою девчонку, и пусть она побудет тут с тобой до утра.

— Нет уж, только не ее, — сказал Янк Лукас.

— У меня жена дома, раскричится, дура, не знаю как, что я поздно пришел.

— У тебя жена? Никогда не слышал, чтобы она кричала, — сказал Янк Лукас.

— Ну что ж, твое счастье. Ты вообще, я вижу, счастливчик.

— Я догадывался, что в верхней квартире есть женщина. По шагам. Но она никогда не кричит.

— Да кричит она не так уж громко, зато ругается — только держись. Для затравки обложит матом. Ей, видите ли, интересно посмотреть, сколько она может себе позволить, прежде чем я дам ей в морду.

— Хм.

— Стукач, кричит, педераст, — сказал Жук. — Как только выпалит это, так я сразу ей в зубы.

— И все-таки я ни разу не слышал криков наверху, — сказал Янк Лукас.

— А знаешь почему? Потому что некоторые женщины так уж устроены, вот и она такая.

— Да-да, — сказал Янк Лукас. — Тебе не холодно? Пожалуй, окна можно закрыть?

— Сначала надо проверить, весь ли газ вышел, — сказал Жук. — И вот еще что — управляющий. Тебе ведь совсем ни к чему, чтобы управляющий узнал, как ты тут заснул с невыключенным газом. Он донесет хозяину, и тебя отсюда выпрут. Здесь кто живет? Те, кому больше деваться некуда, и у тебя, надо думать, дела тоже не лучше. Значит, если ты хочешь остаться в этом хлеву, не признавайся управляющему, что не выключил газа.

— Будь покоен, не признаюсь, — сказал Янк Лукас.

— Это же настоящий хлев. И цена немалая. Ты сколько платишь, если не секрет?

— Сто долларов в месяц.

— И я столько же. У меня, правда, две комнаты, зато этажом выше и камина нет. Раньше за такое жилье сорок долларов была красная цена. Я могу сказать тебе все цены на квартиры в этой части города. Мало, что ли, я с этих квартир удирал! — Он вынул последнюю сигарету из пачки в кармане и закурил. — Ой-ой! Видал, что я сделал?

— Закурил сигарету, — сказал Янк Лукас.

— И ничего! А закури я немножко раньше, представляешь себе, что бы случилось? Значит, окна можно закрывать, не опасно.

— Вот именно. Раз уж человека спасли от асфиксии, незачем ему околевать от холода.

— Вот-вот. Я все вспоминал это слово. Асфиксия. Помнил, что начинается на «а» и в середке «кс».

— Аксиома, — сказал Янк Лукас.

— Это что значит?

— Есть такое слово, — сказал Янк Лукас. Он затворил одно окно.

— Дай я второе затворю, — сказал Жук. — Вид у тебя аховый. Кофе не выпьешь?

— Нет, это я хотел выпить, чтобы не заснуть, а теперь спать надо.

— Заваливайся. Окна я оставлю приоткрытыми, чтобы хоть немного свежего воздуха шло.

— Ладно, — сказал Янк Лукас. Он снял рубашку, брюки и башмаки и лег в постель в носках и в нижнем белье. Жук стоял и смотрел на него.

— Я оставлю свет в кухне, на случай если тебя кошмары начнут мучить. Со мной самим эта дрянь случается — не знаешь, где ты, что ты. А уж кошмары будут. Может, не сегодня, но будут.

— Угу, — пробормотал Янк Лукас. Глаза у него закрылись, и он уснул.

Он привык спать, не слыша утренних шумов — уличных грузовиков, громыхающих по Девятой авеню, детского гомона у школ напротив, свистков речных трамваев и буксиров на Гудзоне, трезвона и сирен пожарных машин, а ближе — стука машинки с верхнего этажа и тяжелых неизвестно чьих шагов на площадке. Это были преимущественно утренние звуки, но большинство их слышалось весь день. А тут Янк Лукас открыл глаза и разозлился, но сразу же понял, что шум доходит до него не через уши — это шумит в разламывающейся от боли голове. Ему было трудновато дышать. Ломило грудь. Спирало легкие. Потом в его затуманенном мозгу возникли недавние события. Часы на руке показывали без двадцати девять, а может, без четверти восемь.

И он вдруг вспомнил то ли услышанное, то ли прочитанное где-то, что кислородное голодание нарушает функции головного мозга, и эта мысль ужаснула его. Ужас заставил действовать, и он встал с кровати. Он подошел к холодильнику и поискал, нет ли там чего-нибудь такого, что могло бы уничтожить запах газа во рту и в носу. Банка консервированных груш. Томатный сок. Початая бутылка молока. Четвертушка сливок в пакете. Самым надежным показалось молоко, хотя оно почти безвкусное. Он смешал его в стакане с томатным соком — питье получилось острое, однако эта смесь вызвала у него рвоту, и от натуги при рвоте в груди снова заломило. Но как ни странно, это дало нужный результат: вкус и томительный запах газа исчезли.

Он затворил окна и сел к столу. Голова у него болела, во всем теле была слабость, но он знал, что жить будет. Это было всерьез: жить буду. Так же всерьез, как и раньше: неужели умру? Он не чувствовал ни малейшей благодарности к болвану, спасшему ему жизнь, и не имел никакого желания увидеть и отблагодарить его. Он знал, что еще повидает этого человека и отблагодарит, как полагается. И надеялся, что в его благодарности будет ясно чувствоваться: хватит с тебя. Ему был противен этот человек и весь его облик. Мразь. Скотина и преступник, отсидевший небольшой срок за мелкие преступления. Сутенер, женатый на проститутке. У него лохматые черные волосы с проседью, кустистые черные брови, волосы растут из ушей, кисти рук и короткие пальцы тоже заросли волосами. Пальто на нем было с разношенными петлями, а на голове, как почти у всех здешних ирландцев, кепка. Вот кому Янк Лукас был обязан жизнью, и он подозревал, что этот субъект не даст ему забыть о своей услуге. Он боялся этого человека, боялся его тупости, его дешевого хитроумия.