За окном зашуршали, треснула кучка растопки у стены. Аня затряслась, застучала зубами. Дождь ударил сильнее, стекло уже заметно дрогнуло под напором. Любовно вырезанное стекло, вставленное ее мужем и не закрытое тяжелыми ставнями. Пальцы до хруста вцепились в кочергу, крюк еле слышно скрипнул по дереву, когда Аня потянула ее к себе. Дура, клятая дура, чокнутая тупая дура! Как можно было забыть закрыть ставни?! Миша, Ми-и-и-ш-а-а…

Дядька мужа их не дождался: неожиданно умер, погиб на охоте, упокоившись в земле спокойных и относительно сытых Чишмов. Так сказали соседи, немногочисленные и угрюмые. На все вопросы Мишки никто так и не ответил ничего путного. Домик, старенький пятистенок, им отдали без споров. Муж обрадовался, хмурился куда меньше обычного и сразу же взялся за хозяйство. На Леночку, весело копошащуюся во дворе с пятилапой Жучкой, соседи не обращали никакого внимания. Чуть позже, познакомившись с жизнью села и самими односельчанами, Аня поняла причину: здесь хватало тех, кого в Новой Уфе СБ отправляла за колючую проволоку, заставляя непосильным трудом искупать мутации, уродства и отличия от «нормальных» людей.

Аня и Мишка радовались, жизнь налаживалась, и даже три крольчихи, обмененные на несколько хороших лопат и сапоги-болотники, готовились дать первое потомство. Чишмы славились заново выведенными животными, оставившими от поражения радиацией только большой вес и густющий мех. К мясу кроли оказались совершенно равнодушными, в отличие от многой другой домашней скотины. Почему им так легко уступили дом, не разваливающийся по бревнышку, со всего несколькими прорехами в дранке на крыше и пристроем, беглецы не задумывались. До сегодняшней ночи.

Услышав пронзительный кроличий крик, не писк, а крик, почти детский, Мишка не понесся сломя голову к клеткам. Мясо мясом, шерсть шерстью, жизнь дороже. Ему в караулы у села ходить доводилось, и пусть в округе все казалось тихим, муж рисковать не хотел. Аня сжала в руках мокрую дочку, закрыла ей уши и вздрогнула, проследив взгляд Мишки.

Вечером он натаскал воды, нагрел ее в печи и начал купать Леночку в недавно запаянном большом корыте. И, увлекшись хохочущей и довольной дочкой, забыл сам закрыть ставни. И Аня, стиравшая весь день, забегалась и забыла. А свет от нескольких лучин дрожал и дрожал от сквозняка, бросая блики на стекла незакрытых окон. Первым влетело внутрь дома окно, выходящее во двор. Мишка успел втолкнуть Аню с дочерью в комнату, грохнул дверью. Сдвинуть в сторону стол и открыть подпол не успел.

Сундук, тяжеленный, стоящий у стены, поддаваться не хотел. Аня уперлась ногой, толкнула его вперед. В спине щелкнуло, разлилось горячей сухой болью, и тут же, пусть и слабее, отозвалось в руке. Она моргнула и в полутьме, совершенно спокойно, проследила взглядом сорванный, упавший на пол ноготь. Сундук, скрипнув сразу несколькими половицами, пошел вперед, надежно придавив дверь. Леночка плакала, глядя блестящими глазенками на мокрую от пота мать, а та…

Она услышала его крик, резанувший по ушам, поднявшийся вверх, дикий, рвущийся из груди ее сильного мужа, никого не боявшегося, способного выйти одному на трех противников. К крику добавилось, чуть позже, довольное сопение и влажные хлюпающие звуки, какой-то непонятный треск, заставивший ее задрожать сильнее.

Дверь мягко толкнули, навалились, недовольно зафыркал кто-то, забормотал срывающимся безумным шепотом. Аня прижала к себе скулящую Леночку, потянулась за кочергой, незаметно для нее брошенной вслед в комнату Мишкой. Ее уже бывшим Мишкой. Тишина наступила чуть позже. И ненадолго.

Дождь все так же продолжал хлестать по открытым стеклам, барабанил по крыше, звенел по металлу козырьков и ржавой печной трубы. А за окном, слышимые через него, ходили те, кто только что бормотал и чавкал за стеной. Среди черноты и сырости, жирной липкой грязи и совершенно мокрой растопки.

– Мама? – пискнула Леночка, прижавшись к ней ближе. За окном что-то шевельнулось, прижалось бледным кругляшом, глянуло провалами глаз. Тяжелая кованая кочерга легла в руку легко, неожиданно удобно и привычно. Стекло вылетело чуть позже, запустив внутрь запах земли, воды, льющейся с непроглядно серого неба, и гнили.

Аня дико крикнула, боясь не успеть, оттолкнула дочку, ударила коротко, без замаха. Много ли надо маленькой девочке? Ее собственная смерть пришла к ней секундой позже и оказалась куда страшнее и больней.

Башкортостан, Новоуфимская Коммунистическая Республика, присоединенное село Чишмы (координаты: 54°35'38''с. ш., 55°23'42''в. д.), 2033 г. от РХ

– Ты ошибся.

– Э? Что ты сказал?

Солнце, выглянувшее утром, спряталось. Осень, только-только наступившая по календарю, решила наступить и в жизни. Зелень, оставшаяся в округе, разом перецвела, решив стать золотисто-желтой охрой, паутинно-блеклой серостью и редкими всполохами алого бархата. Даже стало жаль лета, убегавшего торопливо, как конокрад. И пусть маска с зеркальными очками уже успела натереть кожу за теплые месяцы, но ведь жаль…

– Я тебя спрашиваю, малай.

Азамат вздохнул. Все, как всегда.

Если ты выше, шире в плечах и явно тяжелее, то, само собой, прямо-таки должен оказаться сильнее. Особенно когда напротив тебя стоит не крепкий мужичина, а так себе, почти мальчишка. А мальчишка этот выглядит и впрямь как малай: невысокий, худощавый, даже усы с бородой нормально не растут. Как себя вести, если ты сам не особо добрый, зато большой и крепкий? То-то и оно, что как обычно.

– Ты ошибся, – он повторил это спокойно и ровно, как для дебила. – Малай у тебя в штанах. Меня зовут Азамат. Для друзей. Для остальных – просто Пуля.

Здоровяк крякнул, начав медленно и картинно отводить правую руку. Двое его друзей, стоявших по бокам, гыгыкнули и чуть отодвинулись. Их явно ожидала для начала потеха, а потом еще и легкая пожива в виде барахла вот этого самого малорослого дурачка. Не вышло. Пока, во всяком случае.

Дом, срубленный из ставших серыми бревен, выглядел крепким, наверное, когда солнце стояло высоко, даже красивым. Не так давно кто-то выкрасил наличники, ставни и дверь зеленой краской, не успевшей выцвести, обтереться и взбухнуть пузырями. Сейчас краска, как ни странно, тоже казалась блеклой, как и все вокруг. Осенняя пора, одним словом, чего-то там очарованье.

Мало ли, вдруг вот эти трое, всего-навсего, встав с утра, неожиданно затосковали именно из-за нее: впереди зима, с ее морозами, снегом по пояс, холодом в домах, постоянной нехваткой дров и зверьем, прущим к жилью. И, не приведи всевышний, голодом. А тут Азамат, со своими лошаденками и каким-никаким, а скарбом. Так что в чем-то он их понимал. Вот только соглашаться не спешил. Уж тем более, если в качестве аргумента хотят использовать кулаки: и так хватает вокруг чего угодно, что успешно испортит настроение.

Тук-тук-тук. По ржавому ведру, смятому в середине, с дырками, с оставшейся третью кругляша донышка, начала барабанить дробь начавшегося дождя. Стало влажно, разом на куртку и брюки осела мелкая морось. Где-то в леске, неподалеку, тоскливо каркала ворона. Трава, из радостно изумрудной утром, превратилась во что-то враждебное, шелестящее отяжелевшими перьями, что-то, казалось, щепчущими друг другу. Хотя нет, звук и правда был, и шел он, зло урчащий, именно из травы.