Еще два луча поднялись в небо над домами, то скрещиваясь с зеленым лучом, то стремительно летя от него прочь. Еще два луча — нежный, сапфирово-синий и мрачный, кроваво-алый…

Когда громадный голубой попугай Визирь с громким стуком шлепнулся на пол своей клетки, подняв тучу пыли, Лиза от неожиданности ойкнула и опустила смычок. Потом она поймала устремленный на нее взгляд Гертруды Генриховны и ойкнула еще раз.

в которой голубой попугай падает с жердочки, а Лизе объясняют, что музыканта из нее не выйдет, и все бы кончилось плохо, не перебеги ей дорогу чёрный кот.

— Это просто в голове не укладывается, — сказала Гертруда Генриховна замогильным голосом. — Лиза, вы хоть сами-то понимаете, что играете?! Это же Мендельсон, а не «Чижик-Пыжик!» — последние два слова она произнесла почти с иностранным акцентом. Лиза съежилась.

— Ни в какие воррота! — заорал опомнившийся Визирь. — Бездаррно! Бездаррно! Ррыжая куррица! Позоррище!

— Вот именно, — кивнула Гертруда Генриховна. — Мое терпение лопнуло. Я отказываюсь заниматься с вами. Так и передайте Наталье Борисовне. Впрочем, нет, я сама переговорю с ней.

Разволновавшейся Лизе представилось, как Гертруда Генриховна вплывает в окно Бабушкиного кабинета верхом на метле. И со смычком в зубах.

— Бездаррно! — повторил Визирь понравившееся слово. — Корротышка! — добавил он не совсем к месту, а потом скакнул по жердочке вбок и, склонив голову, нежно проворковал: — Перрчику, Герртруда? Каррамельку?

Гертруда Генриховна, шагая, как циркуль, подошла к визиревой клетке и накрыла ее лазоревым, в цвет попугая, платком. Это было единственное яркое пятно во всей громадной, пустой и невероятно пыльной комнате. Лиза в панике поискала, куда девать глаза от испепеляющего взгляда Гертруды Генриховны, которую с самого начала их знакомства называла про себя Горгоной Медузовной, и наткнулась на собственное отражение в высоком, потускневшем от пыли зеркале — маленькая рыжая девочка в клетчатой школьной форме прижимает к груди скрипку. А ведь все было так хорошо! Лиза без запинки отыграла упражнения зануды Шрадика, правильно вспомнила все эти душные гаммы, и Гертруда не ругалась! Занимались они всего три месяца, с сентября, и Гертруда вообще-то всегда была скупа на похвалы. А тут она даже кивнула и пробурчала: «Весьма удовлетворительно», а ведь Бабушка предупреждала Лизу, что в устах строгой преподавательницы это наивысшая похвала! Что же теперь случилось? Лиза и успела-то сыграть всего тактов десять Мендельсона…

Может быть, Гертруда Генриховна так испугалась из-за своего Визиря? Но ведь он сразу вспорхнул обратно на жердочку! И вообще Визиря Лизе совсем не было жалко. На диво мерзкая птица. Раньше Лиза его у Гертруды Генриховны не видела, — должно быть, он появился здесь всего день-два назад, и без него было значительно лучше. Мало того, что перед началом урока этот попугаище, неслышно подлетев к Лизе в темном коридоре, вцепился ей в волосы и пребольно клюнул в темечко, и хорошо еще, что кудрявая Лизина грива несколько смягчила удар! Так к тому же весь урок птица, водворенная в новенькую клетку, не мигая, глядела на Лизу круглым коричневым глазом, отчего у девочки дрожали руки и даже порвалась струна. Нет, Визиря Лизе совсем не было жалко.

— Звук у вас отвратительный. Словно кошку за хвост дерете, — продолжала между тем Гертруда Генриховна, и Лизе вдруг подумалось, что эта идея Гертруде не совсем отвратительна. — Смычок вы вообще не знаете, как держать. И не советую вам искать другого педагога. Ничего у вас из этого не выйдет. Всего вам доброго. Попытайте счастья на другом поприще. — Все это она говорила, тесня Лизу в прихожую, к куртке и ботинкам.

— Всего добррого! — донеслось из-под платка. — Прроваливай! Ррыжая мымрра! Кошмаррр! Скррипачка! Виррррртуоз!

— Довольно, Визирь! — прикрикнула на него Гертруда Генриховна. Она так торопилась выставить Лизу вон, что даже самолично принесла из комнаты папку с нотами и скрипичный футляр.

— Ваш папа, Лиза, — не унималась она, — ваш папа, Лиза, был бы вами очень и очень недоволен!

Этого ей говорить вовсе не следовало. Лиза застегнула последнюю пуговицу, взяла рюкзак, футляр и папку и вышла за дверь, гордо задрав конопатый нос. Однако на темной лестнице закипавшие слезы пришлось уже вытирать варежкой.

«Жаба, — думала Лиза. — Жаба Горгона. Нет, не жаба. Жабы не бывают такие тощие и черные. Ящерица». Она несколько утешилась, представив себе, как дома доберется до верхней полки книжного стеллажа, достанет любимую энциклопедию Брэма и подыщет там на цветной вклейке подходящую рептилию. Обычно от этого ей становилось легче.

Но утешение было слабое, а обида слишком сильная: слезы полились ручьем. Лиза стояла на темной лестнице, изо всех сил прижимая к себе скрипку и папку с нотам и, и всхлипывала. Она представила себе, как сейчас ей придется возвращаться домой, под дождем, по лужам, на холодном ветру, и ботинки обязательно промокнут, а потом еще оправдываться перед Бабушкой, а Бабушка наверняка будет ужасно ругаться, а Гертруда ей нажалуется — и Лиза заплакала еще горше. Пока она искала по карманам платок, стоя на лестничной площадке, слезы потихоньку высохли сами. Лиза шмыгнула носом и решила: «Надо идти… А то еще Горгона выглянет…» Прямо перед Лизой было высокое окно с разноцветным витражом, похожим на плащ Арлекина. Каждый раз, неохотно плетясь на урок к строгой Горгоне, Лиза задерживалась у окна, до последнего оттягивая неизбежную минуту, когда придется нажать кнопку звонка. Поглядев во двор сначала через синее стеклышко, а потом через зеленое, Лиза тяжело вздохнула и медленно стала спускаться вниз по лестнице. Обычно она бежала вприпрыжку, через ступеньку, мысленно вереща «свобода!», но после Гертрудиного крика ноги вообще идти не желали.

Как всегда, Лиза, пыхтя, долго пихала упрямую дверь боком, стараясь не стукнуться скрипкой о стену, и, как всегда, в конце концов дверь подалась безо всякого предупреждения, и Лиза пулей вылетела из подъезда, едва не упав в лужу перед крыльцом. При этом она чуть не сбила с ног высокую, тонкую, как хлыст, даму в красном кожаном пальто с пышным меховым воротником. Дама снисходительно усмехнулась, скривив ярко накрашенные губы, и скользнула в подъезд. «На Гертруду ужасно похожа, — подумалось Лизе, — только еще противнее!»

…На улице дул пронизывающий ветер, да еще с неба сыпалось (или лилось?) нечто среднее между жидким снегом и подмороженным дождем. Во всяком случае, колючие капли летели Лизе в лицо вместе с порывами ветра, а ветер несся по Миллионной улице с такой скоростью, словно у него была одна-единственная задача — во что бы то ни стало сбить Лизу с ног. Она поглубже натянула на уши зеленую шерстяную шапочку с помпоном и, пригнув голову, побрела в сторону Дворцовой площади. Сегодня привычный путь казался девочке бесконечным.

Под ногами чавкала жидкая коричневая кашица, которая еще два дня назад была пушистым белым снегом. Ветер вырывал из рук нотную папку, толкался, пихался, пытался сорвать шапочку, дергал за помпон, совал мокрые холодные пальцы за шиворот — словом, вел себя ничуть не лучше троечника Кости Царапкина, который не давал Лизе прохода в школе. При мысли о школе Лиза снова зашмыгала носом. Вот если бы завтра было воскресенье! Хотя в такую погоду гулять не пойдешь, но ведь и дома всегда есть чем заняться. Только вот, наверно, Бабушка до самого воскресенья будет сердиться. А то и дольше. И вообще, завтра, наоборот, четверг, и английский первым уроком.