оживление, шутки и прибаутки, и когда вошел повар, он был встречен почти восторженно. Он тащил, словно в облаках, огромную кастрюлю, из которой, как из бани, валил пар, а острый запах сразу покорил нас.

Это было не то рагу, не то жаркое с картофелем в клокотавшем соусе с перцем, луком и еще чем-то, с очень пряным, едким, почти удушливым ароматом, от которого сладострастно царапало и щекотало в горле…

Мы долго занимались жеванием, чавканьем и действовали ножами, ложками и вилками, пока, наконец, наполнили вдосталь свои желудки, и на душе у нас стало легче, как-то светлее. Все сразу заговорили, обратив приятные взоры на принесенный чайник с кипятком, и постепенно беседа возвратилась к похищенному покойнику.

— Вначале я предполагал, — начал сыщик, — что труп вырыли собаки, как это иногда бывает, и стащили его в овраг. Но к концу я убедился, что труп украден одним человеком: все данные говорят за это, есть характерные царапины на стене, произведенные втасканием трупа, затем, способ вырытия трупа указывает на это обстоятельство.

— Так вы полагаете, что труп находится здесь, в цитатели? — воскликнули мы не без возбуждения.

— Конечно, — твердо ответил сыщик, — труп здесь, в цитатели; но сознаюсь вам, что я, хотя кой-где и обнюхал, но еще ничего не нашел.

Мы сидели изумленные, желая не верить словам сыщика.

— Но кому он нужен? — воскликнул встревоженный комендантский офицер.

— А черт его знает, — пожал плечами сыщик, — постараюсь узнать. Вот выпьем чай, и я всю цитадель перетрушу.

— Так, значит, придется всю ночь шарить? — печально спросил следователь, которому, по-видимому, очень хотелось домой.

— Ничего не поделаешь, — уныло подтвердил офицер, — еще спасибо, что Воликов накормил нас, а то на голодный желудок…

Он не докончил фразы. Словно раненый, вскрикнул и внезапно и стремительно вскочил сыщик. Кровь застыла у меня в жилах от неожиданности, все сидели, пораженные суеверным страхом, к чему были заранее предрасположены всеми этими страстями. Нервы легко поддавались разным впечатлениям, непонятная боязнь охватила меня, я опасался посмотреть в сторону окна, на дверь, мне уже чудилось появление чего-то страшного вроде трупа, смерти или еще чего-нибудь. Никто не знал сути дела, все растерялись.

— Похититель есть, он у нас в руках, скоро будет и труп! — заговорил сыщик, вытирая выступивший у него на лбу пот.

— Где, кто, как? — в один голос закричали мы.

— Труп украл наш повар! — уверенно продолжал сыщик, — И он его где-то здесь спрятал!

Мы переглянулись в полнейшем недоумении.

— Господь с вами, — воскликнул следователь, — почему вы пришли к такому заключению?

— Я не знал, кого подозревать, — продолжал в волнении сыщик, — но вдруг я сейчас услышал фамилию повара — Воликов.

— Ну так что?

— Так ведь похищенного казненного звали также Воликов! — крикнул нам в лицо сыщик, словно в отчаянии, что мы еще не уяснили себе дела.

При этих словах все вздрогнули: действительно, фамилия казненного была Воликов, о чем мы совершенно забыли. Мы стали напрягать свои мозги, чтобы сопоставить эти обстоятельства, но сыщик, видя, что мы таращим на него глаза, не ждал уже наших вопросов, а отвечал прямо на наши мысли.

— Если бы не было, на первый взгляд, загадочного похищения трупа, это совпадение не имело бы никакого значения, но теперь, по теории вероятности, покойник и похититель должны быть родственниками, вероятно, они братья. Я буду необыкновенно изумлен, если это не подтвердится.

Мы, конечно, сразу согласились с сыщиком и заволновались. Не знаю, как на других, но на меня, помимо всего, произвела очень сильное впечатление эта трагедия повара. С содроганием сердца я подумал о душевной драме, пережитой бедным солдатом, которому пришлось быть очевидцем ужасной смерти брата. Он не мог оказать ему помощи, послать прощальное слово.

Подавленные, бледные, мы молчали, больше чувствуя, чем анализируя, события, с которыми столкнула нас судьба. Нам было не по себе, как будто стыдно, хотя мы не были повинны в разыгравшейся драме. Возвратил нас к реальной жизни сыщик, уже чувствовавший себя царем положения.

— Следует немедленно произвести у него обыск, и мы найдем труп, — сказал он. — Повар спрятал его, чтобы в удобное время унести в город и похоронить по христианскому обряду. Теперь же, видя нас, он должен принять меры, чтобы скрыть труп. Пора покончить нам с этим проклятым делом, не ночевать же здесь.

Мы вздрогнули пред предстоящим финалом этого ужасного случая, но согласились, что пора приняться за наши обязанности. Мы покорно последовали за сыщиком в подвал, где помещалась кухня, и я не мог сдержать мелкой, нервной дрожи. Я с трепетом ждал предстоящей сцены, я боялся взрыва отчаяния у бедного солдата, его горя и слез. Моя фантазия уже учитывала все это и рисовала душу потрясающую картину.

Томимый неясным, но тяжелым предчувствием, я вошел вслед за другими в обширную, слабоосвещенную, казенного типа кухню с огромной плитой и печью, громоздкими столами, табуретами и скамьями, грудою дров, разбросанными горшками и котлами, с темными полками на стенах, грязью, копотью, паром и чадом.

Мы сразу отыскали глазами Воликова. Он сидел в темном углу на скамье, склонившись головой на стол. Казалось, он заснул.

Сыщик немедленно приступил к делу.

— Воликов…

Повар сразу, словно его укололи, вскочил и устремил на нас взор, полный беспокойного внимания. Его красные, словно налитые кровью глаза казались крайне утомленными, но, вместе с тем, в них жило какое-то странное, очень сильное выражение, которого я не мог тогда понять.

— Воликов, говори прямо, где труп твоего брата?

Повар не испугался; его мрачные, воспаленные глаза с ненавистью, дерзко, почти вызывающе смотрели на нас. По вздувшимся жилам на шее видно было, что в нем бурлит и рвется наружу какой-то порыв. Он не отказывался и лишь тоном глухого презрения произнес:

— Найдите!…

Сыщика, в противоположность нам, мало трогала личность преступника.

— Приступим к обыску, — предложил он, и мы в знак согласия кивнули ему головами. Он забегал по кухне, роясь во всех закоулках, разбросал дрова и кучу старых тюфяков, почему-то попавших в кухню, заглянул в печь и наконец, почти обескураженный, бросил взгляд на печь, где виднелась постель Воликова, состоявшая из наваленных в кучу грязной подушки, тулупа, шинели, какого-то темного рядна, служившего, вероятно, вместо одеяла, и тонкого, сбитого, как блин, сенника…

Подчиняясь какому-то наитию, сыщик вскочил на плиту и стал шарить на печи, но, по-видимому, он не нашел ничего интересного, потому что поворотил к нам свое недоумевающее лицо и готов был уже соскочить на ноль. Но как-то скорее машинально, чем сознательно, он просунул руку под подушку и лицо его сразу изменилось…

Глаза