Это произошло 5 мая 1911 года в Крыму, в Коктебеле, на даче Максимилиана Волошина. Незадолго до этого у Цветаевой вышла первая книга – «Вечерний альбом». Прочитав ее, Волошин был очарован стихами и, сдается, их юным автором. Он откликнулся на сборник восторженной рецензией и послал ей стихотворение («О, какая веет благодать / От страниц «Вечернего альбома»!..).

Очевидно, тогда же он пригласил ее на лето на свою дачу. И, наверное, примерно в это же время – Сергея Эфрона вместе с его сестрами Елизаветой (Лилей) и Верой. С матерью Сергея, народоволкой Елизаветой Петровной Эфрон-Дурново, Волошин познакомился еще в 1887 году. И она, и отец Сергея – Яков Константинович Эфрон – были народовольцами, а затем эсерами. Елизавета Петровна ушла из жизни трагически – покончила с собой после самоубийства младшего, четырнадцатилетнего сына. Все это не могло не сказаться на здоровье и моральном состоянии Сергея. Кроме того, у него был туберкулезный процесс (заболел еще будучи подростком). Вот его дневниковая запись: «Говорят, дневн пишут только одинокие люди. Я не знаю, зачем я буду писать, и не знаю, почему хочется. Если записывать то, о чем ни с кем не говорю, как-то жутко. Жутко высказать даже на бумаге несказанное. Я чувствую себя одиноким, несмотря на окружающую меня любовь. (Очевидно, в первую очередь имеются в виду сестры – Лиля, Вера и жившая в Петербурге Нюта. – Л.П .) Одинок я, мои самые сокровенные мысли, мое понимание жизни и людей. Мне кажется, никто так не понимает окружающего, как я. Кажется, все грубы, все чего-нибудь да не видят, самого главного не чувствуют».

Всегда отзывчивый на чужую беду, Волошин надеялся, что в Крыму Сергей поправит здоровье и развеется – благо волошинский дом вечно был полон людьми: известными и не очень деятелями русской культуры. Там всегда было интересно и весело.

В письмах Марины к Волошину, написанных из Гурзуфа, незадолго до приезда в Коктебель, – тоже тоска, одиночество («Оставаться человеком… – вечно тосковать…», «…одиночество, одиночество, одиночество…», «…я мучаюсь и не нахожу себе места»). Конечно, отчасти – это дань моде, отчасти типично юношеский максимализм, отрицающий ценности обыденной «взрослой» жизни. Но только отчасти. Душа юной Марины требует всеохватывающего чувства, которого пока нет и потребности в котором она пока не осознает.

Она запоем читает и мир литературных героев предпочитает миру реальных людей. «Книги мне дали больше, чем люди. Воспоминание о человеке всегда бледнеет перед воспоминанием о книге Я мысленно все пережила, все взяла Значит, я не могу быть счастливой?»

Пройдет всего 17 дней – и она будет счастлива.

Это была любовь с первого взгляда. Оба нуждались в любви. В их биографиях было много общего – оба рано потеряли мать. Оба жили напряженной духовной жизнью. Оба – при внешнем благополучии – испытывали внутренний дискомфорт. Оба не любили развлечений молодости. Кроме того, у восемнадцатилетней Марины, как оказалось, сильна потребность опекать и заботиться. А у семнадцатилетнего Сергея – потребность в заботе и опеке. В чувстве Марины Цветаевой к Сергею Эфрону, как замечают все современники, было много материнского. Вот «Сережа, усталый, уснул под лучами восходящего солнца. Марина смотрит на него спящего, и вся страсть Жалости, Верности, Любованья, вся Преданность и вся Печаль Мира – в ее похудевшем лице», – вспоминает Анастасия Цветаева.

Уже в первые дни знакомства Марина Цветаева пишет стихи с посвящением Сергею Эфрону – «Бабушкин внучек», «Венера», «Контрабандисты и бандиты». Это очень несовершенные стихи, но в них образ – символ человека (или, точнее, сверхчеловека), парящего над землей. («Темнокудрый мальчуган, / Он недаром смотрит в небо!», «Он странно-дик, ему из школы / Не ждать похвального листа. / Что бедный лист, когда мечта – Конрабандисты и бандиты…».) То, что перед этими стихами стоит посвящение – «Сереже», еще, конечно, не означает тождества их намеренно романтизированного лирического героя с реальным Сергеем Эфроном. Но стихи навеяны встречей с ним. С первых дней их знакомства ему выпала редкая для мужчины роль Музы.

Проведя в Коктебеле чуть больше двух месяцев, Цветаева и Эфрон уезжают в Уфимскую губернию – лечить Сережин туберкулез кумысом… И еще, наверное, для того, чтобы быть только вдвоем, уйти от опеки Сережиных сестер, а может быть, и Макса Волошина, который, при всей своей внимательности к людям, «с Сережей за все лето слова не сказал». «Ты, так интересующуйся каждым, вдруг пропустил Сережу», – недоумевает Марина Цветаева в письме к Волошину уже после отъезда из Коктебеля. Она предполагает, что причиной тому сестры Сергея – Лиля и Вера, которые его «так же мало знают, как папа меня». Быть может, и так, а быть может – и подсознательная ревность или и то и другое вместе.

Судя по письмам Цветаевой к сестрам Эфрона в Коктебель из Усть-Иванского завода (так назывался поселок, где остановились юные влюбленные), Марина тщательно следит за здоровьем Сергея – отпаивает его не только кумысом, но и сливками (по две бутылки в день), «пичкает» рисом (где-то прочитала, что жены султанов едят рис, чтобы потолстеть). Увы, Сережа по-прежнему худ, что немало огорчает Цветаеву. Она занимается с ним языками – ведь Сергей еще не кончил гимназии. Впрочем, так же, как и Марина. Но французским и немецким она владеет в совершенстве – в детстве с больной матерью подолгу жила в Германии, в 16 лет – в Париже, где слушала лекции по французской литературе. Она считает свое образование законченным. Ему же еще предстоит сдавать экзамены за гимназический курс.

В сентябре Цветаева и Эфрон возвращаются в Москву. Анастасия Цветаева намекает: в это время между ними еще не было близости – очень юные и целомудренные, они не решались перейти этот порог.

Они хотят жить вдвоем, только вдвоем и перед возвращением отца Марины – Ивана Владимировича Цветаева – из-за границы снимают квартиру на Сивцевом Вражке. Правда, «вдвоем» все равно не получилось. Лиля больна и не может жить одна. В результате сестры Эфрон поселяются в той же – просторной – квартире, которую облюбовали Марина и Сергей. И сама квартира, и обстановка, и жизнь в ней – все очень нравится Марине. «…я думала, что глупо быть счастливой, даже неприлично! Глупо и неприлично так думать, – вот мое сегодня», – пишет она Максу Волошину.

С легкой руки Алексея Толстого квартира зовется «обормотником»: там вечно стоит дым коромыслом – от обилия людей, не обремененных ни службой, ни – по большей части – семьей. «У Эфронов гости Сейчас все забавляются граммофоном, гадают по нем. Теперь играют на пьянино…» – писала сыну Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина, приехавшая в Москву осенью 1911 года. Правда, в этом же письме она добавляет: «Мне очень жаль Сережу: выбился он из колеи, гимназию бросил, ничем не занимается; Марине, думаю, он скоро прискучит, бросит она игру с ним в любовь». Но сам Сергей, если бы прочитал эти строки, наверное, только бы рассмеялся. Отношения между влюбленными – пока – безоблачны.

Они с Мариной твердо решили пожениться, о чем и сообщают всем родным и знакомым. Никто, кроме младшей сестры Марины – Аси, этого не одобряет. Ни Иван Владимирович Цветаев, ни сестры Сергея, ни Макс Волошин. Иван Владимирович возмущен прежде всего тем, что дочь приняла столь важное решение, не посоветовавшись с ним. (На что Марина резонно отвечает: «Как же я могла с тобой советоваться? Ты бы непременно стал мне отсоветовать».) Кроме того, он не представляет себе ее юного избранника в роли отца семейства. Очевидно, его не слишком обрадовало и то, что Сергей Яковлевич – наполовину еврей, хотя и крещеный. Иван Владимирович не был оголтелым антисемитом, как его брат Дмитрий Владимирович Цветаев, член «Союза русского народа», или тесть по первому браку историк Д. Иловайский, издававший антисемитскую газету «Кремль». Но евреев недолюбливал (об этом свидетельствует одно из его писем к Иловайскому).