Ныне между Лукерьей и Иваном Мелентьевичем не было и намека на близкие отношения, они даже встречались очень редко после того, как Иван Мелентьевич переехал вместе с семьей в новый дом к самому берегу Волхова.

– Вот так встреча! – промолвила Лукерья с лукавой улыбкой, загораживая дорогу Ивану Мелентьевичу. – Давненько мы с тобой не виделись, Иванко. Похоже, ты совсем позабыл обо мне. А я вот забыть тебя не могу.

– Здравствуй, Луша, – пробормотал Иван Мелентьевич. – Как поживаешь?

– В тоске прозябаю без твоих ласк, голубь мой, – ответила Лукерья с печальным вздохом. – Засыхаю на корню. Муженек мне опостылел хуже горькой редьки! Одна у меня отрада в жизни – сыночек Тиша. У него глаза, нос и волосы, как у тебя, Иванко. Тиша даже смеется, как ты. Ему уже три года. Хочешь взглянуть на него?

– В другой раз, Луша, – отказался Иван Мелентьевич. – Тороплюсь я по делам.

– Другого раза может и не представиться, милок. – Лукерья схватила бывшего любовника за руку, видя его намерение продолжить путь. – Слыхал, наверно, безбожные татары владимиро-суздальские земли разорили, всего сто верст не дошли до Новгорода. В прошлом году нехристи степные Черниговское княжество опустошили, Муром и Нижний Новгород огнем спалили. Ныне орда хана Батыги к Киеву подвалила. Муж мой страшится, что татары на Новгород коней повернут. Собирается Смиря бежать в Ладогу. Смиря и сейчас в Ладоге пребывает, дом там себе подыскивает.

Говоря все это, Лукерья не выпускала руку Ивана Мелентьевича из своей руки, глядя ему прямо в очи. Во взгляде у нее так и сквозило, мол, вспомни, милок, наши былые тайные встречи, не упускай такой удобный случай помиловаться с той, которая так сохнет по тебе! Смиря далече, и он нам не помеха!

Иван Мелентьевич, может, и устоял бы перед таким соблазном, если бы хитрая Лукерья не поманила его обещанием рассказать ему кое-что интересное про сестру его Василису и плотника Бедослава.

Лукерья провела Ивана Мелентьевича в свой дом через задний ход, которым в основном пользовались ее челядинки и конюх-холоп. Они поднялись на самый верхний ярус по скрипучим ступеням и оказались в светлице, где обычно ночевали гости. Этот полутемный теремной покой был хорошо знаком Ивану Мелентьевичу. В прошлом ему не раз доводилось уединяться здесь с Лукерьей для греховного сладострастия.

– Ты хотела поведать мне что-то про Бедослава и Василису, – напомнил Лукерье Иван Мелентьевич, сняв шапку и сделав несколько шагов от дверей к окну. При этом он наклонял голову, чтобы не удариться о низкие потолочные балки. – Молви же, Луша. Не тяни!

– Сначала дело, милок, а уж опосля разговоры, – промолвила Лукерья, задвинув деревянную задвижку на двери.

Увидев соблазнительную наготу Лукерьи, ее зовущие бесстыдные очи, Иван Мелентьевич тотчас почувствовал, как его окутывает тепло растекающейся по всему его телу необузданной похоти. В ожидании, покуда ее нерасторопный любовник избавится от одежд, Лукерья улеглась на постель, изогнувшись своим красивым гибким телом, забросив руки за голову и разметав по одеялу распущенные темно-русые волосы.

Отдаваясь Ивану Мелентьевичу, Лукерья широко раздвинула ноги, уперев свои пятки ему в ягодицы. Все ощущения, когда-то испытанные им на ложе с Лукерьей, вновь обрушились на Ивана Мелентьевича неким сладостным водопадом. Он осушил эту греховную чашу залпом и до дна.

Приходя в себя после бурной сладострастной гимнастики, двое любовников, лежа в обнимку, завели неторопливую беседу.

Оказалось, что с плотником Бедославом Лукерья познакомилась раньше Василисы, случилось это еще в позапрошлом году.

– Бедослав родом из Торжка, – молвила Лукерья, положив голову на крепкое плечо Ивана Мелентьевича. – Татары напали на Торжок и спалили его дотла. Однако нескольким сотням новоторов удалось вырваться сквозь татарские заслоны и уйти в леса. Было это в начале марта, повсюду еще лежал глубокий снег. Среди этих смельчаков оказался и Бедослав. Беглецы из Торжка добрались до Новгорода и осели здесь.

Бедослав был ранен стрелой татарской. Его лечила знахарка Проскудя, что живет на Лубянице. В ту пору и я к Проскуде ходила, зубную боль она мне заговаривала. В домишке Проскудином я и познакомилась с Бедославом. Он мне сразу приглянулся. Ты ко мне тогда уже охладел, Иванко. Вот я и закрутила любовь с Бедославом. Сначала мы встречались у Проскуди, потом где придется. Узнав, что Бедослав по плотницкому делу мастак, я дала ему работу у себя на подворье для отвода глаз, а сама… – Лукерья усмехнулась. – Сама тащила Бедослава в постель при всяком удобном случае. Служанки все знали, но помалкивали. Им ведь ссориться со мной резону нет.

Продолжая свой дальнейший рассказ, Лукерья уселась на постели так, чтобы видеть лицо своего любовника.

– Все было хорошо, покуда Бедослав не попался на глаза твоей сестрице Василисе, – в голосе Лукерьи промелькнули нотки досады и неудовольствия. Ее нежные пальцы сжались в кулачок, которым она слегка ударила Ивана Мелентьевича по его мускулистой груди. – Уж и не помню, зачем приходила ко мне в тот день Василиса, токмо увидела она Бедослава, который чинил скамью во дворе, и будто невидимая нить меж ними протянулась. Заметила я, как Бедослав таращился на Василису. Но и Василиса Бедослава улыбочкой одарила. Молодцу-удальцу много ли надо, коль в сердце у него огонь и в жилах не водица, как у мужа моего. В общем, распрощался со мной Бедослав и теперь во дворе у Василисы топориком стучит. Что и говорить, Иванко, красотой сестрица твоя всех девиц и молодух в нашем околотке затмила. Вот и Бедослав запал на нее. – Из груди Лукерьи вырвался тяжелый вздох. – Я полагала, что горячей меня на ложе Бедославу никого не сыскать, но похоже, Василиса и тут перещеголяла меня.

– Думаешь, у Василисы с Бедославом уже дошло и до постели? – встрепенулся Иван Мелентьевич, впившись взглядом в лукавые очи Лукерьи, осененные густыми ресницами.

– Конечно, дошло, – усмехнулась Лукерья, отбросив со своего румяного лица густую вьющуюся прядь. – Чай, сестрица твоя не из теста слеплена, милок. Ей тоже хочется постонать под молодцем, у которого кол между ног, как у жеребца, и силушки хоть отбавляй. Мне доподлинно известно, что Василиса не единожды мылась с Бедославом в бане, а позавчера Бедослав ночевал у нее в тереме. О том служанки мои шептались намедни, а они дружат с челядинками из окружения Василисы.

– Вот паскудница! – рассердился Иван Мелентьевич. – Ну, я ей покажу кузькину мать! Терентий из Пскова приедет, все ему выложу, пусть он отлупит Василису плетью.

– Не вздумай, Иван! – нахмурилась Лукерья. – Хоть Василиса и перешла мне дорогу, я зла ей не желаю. Терентий уже как-то поколотил Василису, приревновав ее к кому-то, да так, что у нее выкидыш случился. Получается, что Терентий в гневе сыночка своего нерожденного убил. Грех на душу взял.

– А супругу изменять разве не грех? – сказал Иван Мелентьевич, натягивая на себя порты.

– Кто может поручиться, милок, что Терентий сам не изменяет Василисе, – загадочно проговорила Лукерья, привычными движениями заплетая свои длинные волосы в косу. – Все вокруг грешат: кто-то больше, кто-то меньше… Ты вот, согрешил со мной сегодня, а мне от этого приятно! Да и ты от сего греха удовольствие испытал, милок. Разве нет? – Лукерья игриво подмигнула Ивану Мелентьевичу и рассмеялась, сверкнув белыми ровными зубами.