омут с головой.

И овладев их душами без спроса,

Свою кромсал, не пожалев ничуть,

Но принародно обращаясь к Боссу,

Ты шоу обещал не затянуть.

Став центром сверхвзрывной энергозоны,

Цепь замыкал оплавленным реле.

Порой казалось: стойка микрофона

Единственная держит на земле.

Но слишком ненадёжная соломка,

И сцена – эшафот твой наяву,

А зрители, смеявшиеся громко,

Швыряли под ноги тебе траву.

А по периметру – и впрямь тюремный дворик!-

Стояло в форме множество ребят,

Хранили – «Doors» ли от людского моря,

А может, всю планету от тебя.

Всерьёз считал последним выход каждый,

И пот ручьями по лицу стекал,

Но потрясений новых зритель жаждал -

И понял ты, чего желает зал.

Смертельный номер внёс в программу кто-то –

Контракт жестокий выполнил ты весь,

И высший знак отличья заработал –

Быть похороненным на Пер-Лашез.

Адрес

Времени совсем в обрез,

А ты опять спешишь на Пер-Лашез.

А. Васильев.

Я помню адрес: Пер-Лашез, Париж,

А там – по стрелкам на чужих надгробьях.

Где просто надпись «Jim» или «I love you»,

А где строка – твой мартиролог вкратце,

Чтоб без проводника к тебе добраться.

Но впрочем, каждый ангел путь укажет,

А пышным плитам и не снилось даже

В таком формате послужить живым.

Но кто, скажи, придумал это, Джим,

Что ты в подземной колыбели спишь?!

Мне не представить этой высоты,

А ты уже не спустишься обратно –

Но музыка и в небе беспощадна.

А как там сверху – невъебенный вид?!

И Мистер Осветитель не слепит

Софитами расплавленных вселенных?

Как на плаву межзвёздная ладья?

Земля осталась слишком тесной сценой

И вертится всё так же без тебя:

Рождение, взросление, мечты,

Тоска, безумие, любовь и смерть.

И пусть финал известен всем с начала –

Не ломятся на выходе из зала,

Никто не хочет упустить свой шанс,

И длится опостылевший сеанс.

Но в титрах неизменно ты указан

Злодеем, жертвой и героем сразу.

Ну, так играй! – хоть крест давно донёс

И разреши не удержать мне слёз

И вглубь последних кадров не смотреть.

Иначе – безнадёжен этот свет,

Но для тебя уже он тот, наверно -

Меж нами расстояния безмерны.

Но жизнь моя – спидометр без фальши:

Чем дольше жить – тем от тебя я дальше,

И день за днём… а может, всё же, ближе?

И где, скажи, мы встретимся – в Париже,

На смертном авеню, где полный штиль?

В Некрополь-луна-парке местном – иль?!..

Я помню адрес…

Смерть

А знаешь, не прощён ты до сих пор –

Посмертно не отпущен смертный грех.

В стране, способной чуть ли не из всех,

Бренд сотворить без видимой причины,

Тот, кто вознёсся к солнечным вершинам,

Проникший в подсознанье миллионов,

Чьи фото – чудотворные иконы,

Божественный властитель дум, который

Мог вызывать оргазм у стадионов –

Не то что позабыт, но отодвинут

В раздел архивный, в retro music story,

Где цепью принятой доктрины скован.

Ну, был такой не в меру прыткий клоун,

На сцену влез посредством внешних чар,

Паршиво пел, считал себя поэтом,

Инстинкт животный пробуждал – фигляр,

Пособник бунта, психопат отпетый –

Страну пятнал и парафинил власти.

Но богохульства, наркота, аресты,

Стриптиз, припадки, маты, выкрутасы

Искусством не являлись и отчасти –

От передоза сдох в Европе где-то.

В запущенной госаппаратом в массы

Role-playing «забыть Джима» все эффекты.

Но ты ничуть не парился б над этим -

Сковать тебя по-прежнему нельзя,

А не прощён – так значит жил не зря.

Музеи, юбилеи, обелиски –

Сплошная хрень – на кой тебе музей?!

Толпе всегда предпочитал друзей,

Что не сдадут, не бросят – самых близких.

Они же братья – Робби, Джонни, Рэй –

И не пырнут вопросом, как заточкой.

Ты с ними отрывался, был ребёнком,

Но знал ты и мучительные ломки

От мысли, что и здесь ты в одиночку.

Случалось так – и задыхались строчки

О том, что ты предчувствием томим,

Что мрак сомкнулся и не сладить с ним,

Что ты чужое место чьё-то занял,

И срок придёт – а ты совсем один…

Смотрел потерянно, насторожённо,

И видел, как заходит гость незваный

Сквозь дверь закрытую – сверхнезаметный.

Прокравшись в угол, выбирает словно,

Кого забрать, и под тяжёлым взглядом

Шептал ты всё: «Меня, других не надо», -

А от дверей тянулся холод смертный.

Но Смерть в углу не выбирала жертву,

Пришла не наугад – наверняка –

За дерзким бунтарём – к двери он ближний,

Изменчивый, как в бурю облака.

За самым смелым, самым беззащитным,

Тревожным самым, но настолько ярким,

Что ослепил пустые ей глазницы.

Им восхищаясь, не могла смириться,

С тем, что играл с ней, раздражал беспечно –

То звал, то прогонял, смеясь над мраком.

Владел он атрибутом жизни вечной –

Огнём крылатым, пламенною птицей.

Шла Смерть по следу неотступной жницей,

Ждала упорно нужного мгновенья

Усталости больной, опустошенья,

Когда ты был один на самом деле

И не дерзил ей, в жизнь уже не веря.

Тогда она приблизиться посмела,

Тебе в молчанье протянула руку –

И ты за ней шагнул к открытой двери,

Ни слова не сказал перед разлукой.

И мир в ту ночь вдруг онемел – ни звука!

Лишь в звёздных штатах – там, на небосклоне –

«Адажио» играли Альбинони.

И тихо у друзей твоих сегодня –

Вопросы сняты все, померкли даты,

Скончалась музыка, не нужно слов.

А в тишине слышнее звуки хруста –

Кромсают, пережёвывают, давят,

Безжалостные жернова часов.

Друзья смирились – свято место пусто –

Уходом тем их срок земной расколот

Как трещиной сквозной с кипящей лавой.

Бороться с тьмой сгущающейся тщетно,

В углу маячит кто-то неприметный,

А от дверей ползёт могильный холод.

Пустота

В дешёвом баре «Жизнь» вкус виски пресен,

Загулов прошлых поутихла прыть –

По-прежнему, мир очень хочет песен,

Но позабыл он, чем за них платить.

По спецзаказу – рейтинг суррогата

В трескучем глянце псевдомастерства,

Потомки музыкальных автоматов

Меняются, отметившись едва.

Оплывший мир впал в старческую вялость –

Маразм души за взглядом мертвеца…

Мозг подрывать у многих получалось,

Но виртуозно ты взрывал сердца -

И освещали темноту осколки,

И ночь сгорала в зареве атак…

В клубящемся дыму торчим без толку,

Бездарной духотой сгущаем мрак.