Старик подмигнул и сказал, что воры часто смотрят в бинокль на окна.

Я даже ногой топнула.

— Мой папа — дворянин и богатый человек, повторяю! Вы решили, что я воровка?

— О, нет! — Старик прижал руку к сердцу. — Ничуть, милая барышня. Миллион извинений!

Но отвязаться от воров с биноклями он не мог.

— Особенно часто это бывает по вечерам, — говорил он. — Воры с биноклями выходят на охоту, когда в домах зажигаются люстры и лампы. Воры высматривают, что висит на стенах. У нас в Штефанбурге, — говорил старик, — очень много богатых домов, но вот что самое интересное! Самое интересное и даже невероятное — что даже в небогатых квартирах, в скромных квартирах совсем обыкновенных, заурядных людей на стенах висят замечательные картины, драгоценные картины…

— Отчего так? — удивилась я.

— Если барышня соблаговолит пойти со мною выпить кофе со сливками и съесть пирожное в ближайшей кофейне — вот она, вот, на углу, видите, кофейня «Трианон», — то я расскажу барышне, откуда у простых обывателей Штефанбурга на стенах вдруг попадаются истинные шедевры великих мастеров прошлого. О, вы еще не знаете, что за город Штефанбург, сколько здесь тайн хоронится в каждом доме… Да и в каждом сердце! Пойдемте, выпьем кофе.

— Ну да! А потом барышню найдут в парке, в сухом пруду, забросанную листвой и ветками, зверски убитую и объеденную бродячими кошками? Да? — закричала я, отступив на два шага и доставая из кармана своего бархатного пальто бронзовый разрезальный нож для книг с перламутровой ручкой и узорами на лезвии (если только можно назвать лезвием эту тупую округлую пластину). — Прочь, престарелый маниак! Или я кликну дворника! Дворника мы привезли с собою, он каминную кочергу завязывает узлом. Игнатий! Игнатий! — но я звала нарочно негромко, и старик это понял.

Он расплылся в льстивой и отчасти сладострастной улыбке:

— О, я вижу настоящую степную помещицу! Настоящую сельскую госпожу! Барышня, не надо ходить со мной в кафе, вы можете постоять здесь, а я велю принести столик прямо сюда. Столик, два стула, два пледа и две жаровни, угодно ли? И, конечно, кофе.

— Угодно, — сказала я. — И пирожное. Эклер с коричневым кремом и клубничным соусом. Кофе без сливок. Некрепкий. Поздний час, господин… Как вас?

— Вы же сами отказались узнать мое имя!

Я пожала плечами. Он рассмеялся и замахал рукой.

Швейцар, стоявший у дверей кофейни «Трианон», заметил его, кивнул, повернулся, отворил дверь и махнул рукой кому-то внутри. Через полминуты на пороге появился официант. Старик что-то показал ему движениями ладоней и пальцев — было похоже на жесты, которыми разговаривают глухонемые.

Еще через полминуты на тротуаре уже стоял маленький круглый столик, два легких стула с подлокотниками — два полукресла, собственно говоря, одно против другого — и две жаровни, тоже одна против другой, так что по обе стороны каждого кресла, получилось, стояли бронзовые треножники с медными тарелками, прикрытыми дырчатыми полушариями, источавшими жар и легчайший дымок яблоневого угля.

— Весьма кстати, — сказала я, усаживаясь в кресло и подставляя плечи пледу, который на меня накидывал официант. — Холодает.

— Значит, вы приезжаете в Штефанбург на зимние месяцы?

— На оперный сезон, — сказала я.

— О! — сказал он. — Абонируете ложу?

— Именно. А вы бываете в опере?

— Нет, дорогая барышня… простите, я запамятовал ваше имя, Альбертина…

— Я же сказала — забудете! Вот и забыли! Вот и отлично! Отчего же вы не ходите в оперу? Вам скучно, у вас нет своей компании, своего круга? Или, — я перешла на шепот, — дороговато?

— И то, и другое, и, главное, третье, — сказал старик. — Я не очень люблю музыку. Вернее, люблю, но так, разные шансонетки. Или марши. Бум-брум-ла-дада-дум! Но в опере мне высидеть трудно. Я ходил в оперу, когда был… когда жил и служил в Вене. А здесь, честно скажу, ни разу не был. Хотя здешнюю оперу очень хвалят. Но вот как-то пока не вышло. Но, быть может, я все же соберусь.

Специально, чтоб еще раз увидеть вас, чудесная барышня, не желающая повторить свое имя…

— Не стоит, глубокоуважаемый забывчивый господин, — сказала я.

Меж тем принесли кофе и пирожные.

— Отчего же нет? — улыбнулся он. — Было бы мило раскланяться в фойе. А что бы вы рекомендовали посмотреть? Что вы сами недавно смотрели?

— Послушать, послушать! — сказала я строго. — Оперу не смотрят, а слушают. В отличие от балета. Вот недавно мы слушали оперу «Nathalie Pouchkine», какого-то новейшего итальянского композитора. Точно не помню. То ли Умберто Джордано, то ли Джакомо Пуччини. Поразительный сюжет и чудесные голоса. Историческая опера из русской жизни, не хуже джордановской «Федоры», нет, правда! Вы знаете, кто такая Натали?

Старик помотал головой, пристально на меня глядя.

— Это жена великого русского поэта Александра Пушкина. Слыхали? Нет? О боже! Впрочем, все может быть. Я неравнодушна к России, потому что наполовину славянка. Но не полька. Поляки-то как раз ненавидят русских. Вы ведь тоже славянин?

— Нет. Немец.

— Ach, unglaublich! Sie sind so fliessend in unserer Sprache! [1]

— Благодарю, — сказал он. — Вернемся к опере?

Честно говоря, я совсем не понимала музыки. Но в оперу ходить просто обожала. Ложа. Конфеты. Апельсины. Прогулки по фойе. Все раскланиваются друг с другом. Папа шепчет: «Граф такой-то; генерал такой-то; знаменитый поэт такой-то». Кое-кто подходит к нам. Кое к кому — мы. Знакомимся. Пожилая дама треплет меня по щечке. Юный поручик склоняет голову с бритвенной тонкости пробором, жмет мне руку. Восхитительный буфет с мороженым в мельхиоровых вазочках. И замечательные сюжеты!

Я внимательно читала либретто в узких светло-бежевых книжечках и всегда следила за действием. Поэтому певцы меня часто раздражали.

— Ах, какая опера, — рассказывала я. — Как жаль, что я не могу напеть вам несколько мелодий, я совсем не музыкальна, увы… Но я расскажу вам сюжет. Для начала — действующие лица. Русский царь Николай. Граф Бенкендорф, правая рука царя. Барон Геккерн, посланник нидерландского двора в России. Жорж Дантес, его приемный сын, офицер на русской службе. Натали, жена знаменитого поэта Пушкина. Катерина, ее сестра. Ну и, конечно, придворные дамы, камергеры, офицеры и все такое.

— А где же сам поэт Пушкин? — спросил старик.

— А вот самого Пушкина там нет, — сказала я. — Ведь опера не про него, а про его жену! Итак. Занавес открывается. Красивейшая декорация — зеленые стены и белые узоры, узкие окна и огромные люстры. Бал в царском дворце. Выходит граф Бенкендорф и сообщает о прибытии царя. Хор придворных поет русский гимн «Боже, царя храни» (тут я немножко все-таки