показалось, прошла вечность. Ах! С каким удовольствием я бы сейчас выпила чаю!

Д р а г о ш (берет с секретера колокольчик и звонит). Сейчас, тетя Дуки.

Д у к и. Боже мой, у вас все по-прежнему, ничего не меняется: пахнет айвой и лавандой; картины, книги — все на своих мостах, вы звоните в тот же колокольчик, хотя у вас есть электричество. Маранда не ходит в профсоюз — в деревне, должно быть, нет ни одного подходящего. Здесь так хорошо, здесь все как было! Словно и нет никакой демократии!

Д р а г о ш. Тетя Дуки, мы ни в чем не нарушаем законы этой демократии.

Д у к и (удивленно). Разве? А ваш виноградник?

С ю з а н н а. Он всегда принадлежал нашей семье, обрабатывали мы его только сами, без управляющих и надсмотрщиков, мы всегда жили здесь…

А л е к у. Это же не поместье, Дуки! Сегодня моя жена прямо одержима политикой!

С ю з а н н а. Боже милостивый, Дениз! Но почему?

Д у к и. Я ведь совершенно ни в чем не разбираюсь, и мне хочется хоть изредка что-то понять.

А л е к у. Дуки, ты человек искусства, эти проблемы не для тебя.

Д у к и. А почему Сюзанна, например, получает пенсию, ты получаешь, а Жорж ничего не получает? Разве это демократично? Ой!.. Что там у вас под крышей? Гнездо? А кто в нем живет — воробьи или ласточки?

Д р а г о ш (смеется). Ласточки.

Д у к и. Ласточки?.. Господи, какие у них хвостики! Сюзанна, ты видела, какие у них хвостики?

Входит  М а р а н д а.

С ю з а н н а. Видела, Дениз. Маранда, чаю! Но только чайник с огня не снимай — у нас будут еще гости.

Маранда уходит.

(Дуки.) Я получаю пенсию, потому что мой муж принес много пользы своему народу.

Д у к и. Кто-то еще придет? Кто?

С ю з а н н а. Одна из студенток Драгоша.

Д у к и. Студентка? А что студентке здесь делать?

А л е к у. Дуки!

С ю з а н н а. Это — весьма незаурядная и широко образованная девица.

Д у к и. Раз так, пусть приходит, бедняжка.

А л е к у (укоризненно улыбается). Почему «бедняжка»?

Д у к и. Ну, потому что… вероятно, она не богата. Ай-ай-ай, а ведь я собиралась порисовать те два-три дня, что мы у вас пробудем.

А л е к у. Но нас никто пока не приглашал погостить.

Д у к и. Неужели ты думаешь, не пригласят?

С ю з а н н а. Само собой, Александру, оставайтесь. Так быстро мы вас не отпустим.

А л е к у. Как продвигается твоя книга, Драгу? О чем ты теперь пишешь?

Д р а г о ш. О жесткокрылых насекомых Корсики.

Д у к и. Корсики? О, как это прекрасно! И ты по-прежнему бываешь в городе два раза в неделю и никто с тебя больше не требует?

А л е к у. Дуки! Наш Драгош — ученый, он не должен работать как все.

Д р а г о ш. Честно говоря, они во всем идут мне навстречу, очень со мной любезны. Я не веду семинаров, на заседаниях появляюсь крайне редко. Мне дают возможность закончить книгу.

А л е к у. А тебе не намекали, что книга о жесткокрылых Европы сейчас не слишком актуальна? Что следовало бы заняться чем-нибудь более утилитарно полезным?

Д у к и. Полезным? Фи… Самые бесполезные вещи как раз и бывают самыми прекрасными.

А л е к у. Все зависит от точки зрения. Одни считают, что ради чистой красоты, присущей порой и бесполезным вещам, следует жертвовать моральными ценностями. Другие — что существует материальная, даже грубая красота насущно необходимого. Нынешнее общество решило быть практичным, извлекать пользу из всего.

Д р а г о ш. У нынешнего общества своя мораль!

А л е к у. Несомненно! И высокая! Ну а как подвигается твоя работа?

Д р а г о ш. Вот закончу свой труд…

А л е к у. Титанический…

Д р а г о ш (скромно). Большой.

С ю з а н н а. Он уже десять лет работает над этой книгой.

Д у к и. Тебе обязательно дадут премию. Я слышала, премии у них очень солидные.

С ю з а н н а. Я тоже думаю, дадут.

Д р а г о ш. Кончу эту книгу — начну другую, она будет тесно связана с национальной проблематикой, с жизнью страны.

С ю з а н н а. И я буду наконец счастлива вполне. Нельзя сказать, чтобы я и сейчас не гордилась своим сыном, который пишет уникальную книгу. Но я вздохну с облегчением и душа моя успокоится только тогда, когда он создаст труд, связанный всеми корнями с родной землей и несущий пользу нашему народу.

А л е к у. Не слишком ли узок такой взгляд на вещи, Сюзанна? Можно ли говорить о науке, что она национальна или интернациональна?

Д р а г о ш. Наука — что монета: выпускают в одной стране, а ходит она на всех рынках.

Д у к и. Умница Драгош. Это поистине поэтическая фигура, браво!

С ю з а н н а. Один из моих предков, брат господаря{2}, был на Востоке и вывез оттуда восемь видов неизвестных растений. Он развел их в своем поместье и поделился с крестьянами. Мой дед учился во Франции и в тысяча восемьсот сорок восьмом году писал оттуда восторженные письма на родину, тем, кто совершал революцию у нас. Отец отказался от наследства, формально — в пользу сестер, но по существу из-за того, что был толстовец. Себе оставил лишь маленький клочок земли. Он был страстным ботаником, хотя всего лишь любителем. Мой муж, доктор Маня-Войнешть, потомок стольника{3} при господаре Брынковяну{4}, любил свою страну и служил ей верой и правдой.

А л е к у. Григоре Маня-Войнешть! Вот был человек!

С ю з а н н а. И мой сын во всем должен идти по их стопам.

Д у к и. Говорят, теперь, при демократии, это уже не обязательно.

А л е к у. Дуки!

С ю з а н н а. Не понимаю, почему некоторым кажется, что появилось много сложных проблем. Я всегда была послушна голосу совести — а она у меня судья суровый — и господу богу, судье праведному и доброму. Ненавидела насилие, несправедливость, неволю. Что нового для меня в сегодняшнем дне?

Д у к и. Все дело в том, что вам хорошо живется. А некоторые жалуются, им приходится туго, и все это, уверяю вас, люди милые и порядочные.

А л е к у. Вот вы говорили о демократии, о законах… Законы нельзя считать чем-то незыблемым. Они меняются в зависимости от времени и места. Нет ничего более непостоянного.

С ю з а н н а. Господин советник Верховного суда…

А л е к у. Бывший советник. Ныне пенсионер.

С ю з а н н а. Позволь мне верить в законы и справедливость.

Д р а г о ш. Во всяком случае, мы, современники, в состоянии оценить, справедлива ли, четко ли сформулирована действующая конституция.

А л е к у. О нет, это совершенно не так. От века к веку меняется даже само понятие добродетели. Мораль столь же изменчива, как и покрой мужских брюк.

С ю з а н н а. Александру! Кого ты хочешь запугать? Мы все тебя знаем прекрасно.

А л е к у. Две тысячи лет назад в Спарте сбрасывали в пропасть слабых детей. Человечество избавлялось от дегенератов. А сегодня мы выращиваем в инкубаторах маленьких монстров, стремясь вернуть их обществу.

Д р а г о ш. И разве это не прекрасно? Разве так не лучше, чем было?

А л е к у. Как знать. Весьма возможно, статистика завтра докажет, что многие из спасенных младенцев стали затем преступниками или передали по наследству заложенные в них порочные наклонности.

Д р а г о ш. Ну, это