Итак, что же все-таки произошло конкретно, и как это в принципе было организовано?

Обсуждая это, мы не можем не давать представление о человеке, о человеческом обществе. Мы должны договориться сначала, и это всем очевидно, что кем бы ни был человек (а тайна человека велика, и она будет исследоваться до тех пор, пока человек существует, и, вероятно, до этих же пор останется тайной достаточно неразгаданной), – в любом случае, человек не зверь. Мы все понимаем, что он не зверь, не только потому, что он обладает разумом. Он обладает чем-то еще. Кто-то называет это душой, кто-то говорит о том, что он обладает сверхсознанием или какой-то способностью ориентироваться на смыслы. В любом случае, человек принадлежит не только Природе, хотя он принадлежит, конечно, и Природе тоже.

Он, как и зверь, ест, спит, пьет, производит потомство, защищает территорию, конкурирует с себе подобными, с кем-то кооперируется в коллективы, что на зверином языке называется «стаей», и т. д., и т. п. Он во многом подобен зверю, но он не равен ему, ему не тождественен. Он представляет собой качественно другое. Разница между человеком и зверем столь же велика, как разница между культурой и природой. Человек создает свой социальный мир, свою среду, в которой он живет, и это все понимают.

Внутри этого различия между человеком и природой возникает двухслойность, или бинарность человека. Человек, с одной стороны, является в каком-то смысле зверем, а в каком-то смысле – чем-то другим. В том смысле, в каком он является зверем, у него есть потребности, физические, отчасти психофизиологические и другие. В том смысле, в котором он является чем-то другим, у него есть высшие мотивы, он реагирует на смыслы, он живет в мире ценностей, он имеет представление о чести, долге и о многом другом.

Это можно называть по-разному. Можно просто остаться при тех определениях, которые я сейчас даю, и их совершено достаточно. Но как-то зачем-то мне захотелось (и я об этом не жалею) адресовываться здесь к библейским сюжетам и сказать, что все, в чем человек является зверем, и все, что связано с ним материального, животного, элементарного – это все можно назвать «чечевичной похлебкой». А все то, что в человеке есть сверх этого, – высокое, идеальное, духовное, устремленное к чему-то, кроме скотского звериного существования, – вот это все и есть «первородство».

Я использую эти понятия (или эти символы, метафоры, эти лингвемы) условно и прошу не требовать от меня, чтобы я глубоко вдавался в библейские сюжеты, размышлял, чем род Иакова отличается от рода Исава, что произошло на самом деле между Иаковом и Исавом, в каком смысле Иаков совершил мошенничество, обменяв чечевичную похлебку на первородство, – мне в данном случае это совершенно не интересно. Я очень люблю эти сюжеты, и готов бесконечно их обсуждать, но сейчас не в них дело. Хотите – говорите «высшее – низшее», хотите «первородство – чечевичная похлебка». Главное, что человек бинарен, в нем есть и то, и другое.

Те, кто обрушил Советский Союз, послали в наше общество, которое почему-то к этому было готово, два главных мессиджа.

Мессидж № 1 состоял в том, что, знаете ли, ваше первородство настолько тухлое, что дальше некуда! Сталин убил десятки миллионов людей, а вместе они убили чуть не сто миллионов людей. Каждый день убивали, ели вас живьем, унижали, топтали, договаривались с Гитлером, творили чудовищные дела, ни одной живой молекулы чести и совести на вашей истории нет. И если вы будете держаться за это первородство – вы сумасшедшие.

Это был первый мессидж. И за время передачи «Суд времени» я очень хорошо понял, как он был организован. Это довольно забавно, и я считаю, что тут есть о чем поразмыслить.

Американцы, не будь дураками, заказали своим нормальным, вменяемым, не слишком талантливым, но достаточно добросовестным исследователям идеологически ориентированные исследования по каждому эпизоду нашей советской истории. По стахановскому движению, по началу войны, по коллективизации, по чему угодно еще, по всему! Это был широкий спектр среднеоплачиваемых исследований, которые исследователи провели в меру добросовестно и в меру тенденциозно, потому что им была задана эта тенденциозность. Они должны были каждую молекулу нашей истории разделать, как бог черепаху, то есть дискредитировать – достаточно убедительно, на основе фактического материала.

Они это сделали, и это легло на полки. И если б оно лежало на полках, ничего бы не было. В сущности, мы тоже занимались американским империализмом, критиковали его сколько угодно. Но! Это все не осталось на полках, это все перешло в наш спецхран и стало функционировать под рубрикой «Для служебного пользования», малой серией, не важно как еще. Зависело от того, что это были за произведения – Коэн, Конквист, Бжезинский – и т. д., и т. п. Все это существовало для некоего круга, который должен был знакомиться с буржуазными теориями и с тем, как они наводят тень на наш плетень – дабы лучше вести идеологическую информационную войну. Среди этих людей были фрондеры, то есть люди в погонах или с соответствующими допусками и при довольно высоких политических функциях, и при этом давно уже относящиеся весьма скептически к советской истории и советскому обществу. Не говорю, что эта история и это общество не давали к тому определенных оснований, но сейчас не в этом дело. Такие люди были, и я их называю «фрондерами» – фрондерами в погонах или фрондерами при определенном общественном положении. И они это все читали. Не скажу ксерировали, потому что тогда было «не модно», но каким-то образом давали с этим знакомиться своим друзьям-диссидентам. И рано или поздно вся эта литература, переведенная на русский язык, чаще всего нами, и доставленная сюда тоже чаще всего нами, становилась достоянием диссидентских кухонь, где ее десятилетиями обсуждали люди, которые уже окончательно разорвали отношения с советским обществом по тем или иным основаниям. Не буду обсуждать, насколько эти основания были глубокими, насколько поверхностными, насколько корыстными, насколько идеальными, они были разные. Короче говоря, они разорвали отношения со своим обществом по принципу известного анекдота, как диссидент пишет объявление в газету: «Пропала собака, сука, (дальше – матерное слово), как я ненавижу эту страну!»

Так вот такие диссидентские круги собирались действительно на кухнях, которые назывались диссидентскими, они могли уже находиться как в отказе или под преследованием власти, но в начальном периоде, так и в достаточно комфортном положении. В любом случае, они подолгу все это обсуждали. Обсуждали детально, подробно, накапливая этот яд ненависти, как бы обучаясь на этих книгах, запоминая все, что там находится, в основном факты, факты, факты, которые им казались убийственными, неоспоримыми и все прочее. Так постепенно формировался наш отечественный диссидентско-фрондерский дискурс. То есть объем определенной литературы по каждому элементу истории, который обсуждался и проговаривался в достаточно узких кругах. Ради бога, он мог проговариваться до Второго Пришествия, это ничего бы не меняло.

Но! Произошло следующее: как только началась перестройка, немногочисленные высокие партийные функционеры, которые ее замыслили (а в сущности один человек – Александр Николаевич Яковлев), осуществили следующий прием – они соединили диссидентов с уже проработанным ядом, с этим проработанным контентом или дискурсом, потому что уже все эти знания были не только выучены наизусть, но и оформлены в определенные идеологемы, в определенные интеллектуальные комплексы. Они всех этих самообразовавшихся и отточивших на диссидентских кухнях свою злость и аргументированность людей соединили со средствами массовой информации (которые монопольно на тот момент контролировались правящей партией). Прежде всего, конечно же, телевидением, но и не только. Таким образом, они дали диссидентам излить весь яд на общество, весь накопленный ими яд, который, опять-таки повторяю, был построен по принципу: сначала американские исследования, потом их перевод и их существование в спецхранах, потом их размещение на диссидентских кухнях, потом детальная проработка, формирование дискурса и, наконец, – вперед!