Поэтому я и купил костюм пожарного. А вместе с ним дымовые шашки, коньяк и сильные таблетки, понижающие давление. Пожалуй, эту идею мне подсказали те пожарные, которые тушили мой дом — одинаковые, в масках, под которыми не разглядеть лица.

Бродяга, живший под мостом, обрадовался деньгам и еде, а особенно коньяку, но мы четко обговорили план — он получит бутылку только когда сделает свое дело. Всего-то и нужно, что найти открытые окна больницы и забросать их дымовыми шашками, что бы сработала пожарная сигнализация. Он все сделал как надо, я вручил ему коньяк, и счастливый бродяга уполз обратно под свой мост. Я растер в пыль и всыпал в напиток столько таблеток, что он упадет в обморок после пары глотков, и уже не очнется, не сможет рассказать обо мне.

Когда приехали пожарные, я вошел в больницу вместе с ними. Никакой пижон в халате не остановит героя-огнеборца, идущего в огонь и дым, не скажет: «В палату допускаются только родственники!». Никто не узнает лицо под маской противогаза. Врачи и пациенты кричали, бегали по коридорам, какого-то парня в инвалидном кресле уронили с лестницы вместе с креслом, и никому не было до меня дела.

Я просто прошел в палату Ульмана, без всяких помех. Мне говорили, что он не очнется, но он очнулся, открыл глаза и смотрел на меня. Теперь я смогу отдать долг!

— Ты спас меня, братишка, — сказал я, — и я хочу, что бы ты знал, как я благодарен за это. Ты меня спас, и я живу теперь только по твоей милости. Но тут такое дело — я всегда возвращаю долги, ты же знаешь. Я ненавижу быть должником, хуже нет на свете, чем быть кому-то обязанным! Знать, что деньги есть, потому что ты кинул их мне в лицо, как подачку. Что скейт у меня только потому, что ты сделал мне одолжение, и я должен кататься и вспоминать, что это все по твоей милости. Что я тебе должен! Я же просил оставить меня в пожаре, почему ты не слушал? Уж лучше сгореть, чем жить и помнить, что я теперь всем тебе обязан, живу по твоей прихоти. Я возвращаю долги! А как мне теперь это сделать?

Когда отключились насосы, он все еще дышал, и мне пришлось положить подушку на его лицо. Он не понял, наверное, почему я должен поступить, но я всегда плачу по счетам, я никому не хочу быть обязанным! Жизнь — слишком большой долг, такой нельзя вернуть.

Теперь Ульман мертв, и больше я никому ничего не должен.