Его трясло и лихорадило: от простуды и температуры, сбивать которую было некогда и нечем; от собственного окаянства; от страха, не желавшего покидать обжитое тело. И кукиш в кармане наливался взаправдашним свинцом.

Вынуть руку, наставить на первого попавшегося – лучше, чтоб попался кто-то из жадной своры, – приставить холодный ствол к переносице да спросить:

– Ну что, доигрался?

Человек даже хихикнул, до того забавной показалась картина, но тотчас смех исчез, сменившись нервозностью. Жарко-жарко-жарко… и люди. Как их много, запрудили улицу, вымесили снег в грязь, чавкают ногами, хлюпают носами, заразу разносят и до него донесли.

Сволочи.

Кругом одни сволочи, и даже те, которые вдруг решили в спасителей поиграть, ничем не лучше. Хуже даже. Гаже.

– Хуже-даже-гаже, – пробормотал человек в клетчатый шарф, который скрывал нижнюю половину лица. Верхнюю, впрочем, тоже было бы затруднительно разглядеть: широкие поля фетровой шляпы, старой, мятой и смешной, свисали едва не до самого носа, надежно отгораживая от внешнего мира.

Да и не было миру дела до еще одного неудачника.

Впрочем, на сей раз неудачнику тоже не было дела до мира. Он ловко подрезал толстуху в линялой дубленке, вьюном просочился через стайку пацанят в разноцветных, но все равно одинаковых пуховиках, перепрыгнул через пустые санки, удержался, когда подошвы поехали по мокрой плитке, и снова скрутил дулю.

Вот тебе, мир, получи свинца! Пусть воображаемого, но душе все одно легче.

До цели оставалось не так и далеко: угол дома, затем перекресток – пешеходный переход, светофор, люди, безопасность – и вожделенное крыльцо, стеклянные двери рая и апостол по форме. Электронный пропуск – страстотерпцам в рай без очереди – и другая жизнь.

Он заслужил! Заработал! Он…

– Простите, – на плечо легла рука, заставив замереть в испуге, – вы не подскажете: Конева, пятый дом, это где-то рядом?

Рыжие волосы из-под кокетливой норковой шапочки, зеленые глаза в перламутре румян, пухлые губки и невинное выражение.

Не верить! Никому не верить!

И человек не без сожаления – редко к нему подобные феи с вопросами обращались, выбирали кого посимпатичнее – стряхнул руку, буркнул:

– Понятия не имею.

– Точно? – удивленные глаза, беспомощные – еще немного и фея разрыдается. Вот-вот, уже трясется вся от рыжих кудельков до ножек-ходулек в сетчатых чулках. – Вы извините, но мне очень надо! Я на собеседование опаздываю.

– Ничем не могу помочь, – человек заставил себя повернуться к незнакомке спиной, сгорбился, расставил локти и бегом – ну, почти бегом – рванул к перекрестку.

Не бежать. Не выделяться. Не привлекать внимания и не оборачиваться. Идет ли она следом? И что будет, если догонит?

А ничего. Зеленый свет, толпа. Застрять между солидным господином в драповом пальто – а локти-то лоснятся, значит, не новое пальтецо, просто носит бережно – и усталой мамашей, что тянет на буксире прыщавое чадо.

Шлепают ноги, давят в воду свежий снег. Сигналят машины, поторапливая человечье стадо, а то покорно поторапливается. И человек еще немного ускоряет шаг. Ступенька и ступенька. И еще одна. Под сердцем закололо, под языком запекло, а отблески внешнего света на райских вратах на мгновение ослепили.

Прошло. Выветрилось. Теперь нормально, теперь подняться, упереться в золоченую ручку, продавить пружину, войти в холл.

– Простите, вы к кому? – апостол-охранник оказался остолопом. К кому… будущих хозяев в лицо знать надо! Но человек был в хорошем настроении и снизошел до разговора:

– Я к Ряхову. По личному приглашению. Вот.

Карта-пропуск легла на стол, охранник кивнул, потом снова кивнул, уже в сторону турникета, и потерял к визитеру интерес.

Тот же, преодолев препятствие, направился к лифтам, но в последний момент свернул в один из боковых коридоров. Беззвучно открылась и закрылась дверь, и в здании стало пусто, впрочем, ненадолго. Следующий посетитель, точнее посетительница, куда больше понравилась охраннику, ибо была молода, хороша собой и кокетлива.

Эта, впрочем, села в лифт.

Наверное, такое совпадение ничего не значило. Или, напротив, значение его было столь велико, что заставило бы человека отступиться, но… но он, подгоняемый страхом и болезненным куражом, бежал вверх по ступенькам, перепрыгивая через одну, размахивая кукишем, как оружием, и грозясь кому-то неизвестному. Прыгали клетчатые хвосты шарфа, подлетали полы грязного пальто, грозила упасть шляпа, но разве это повод, чтобы остановиться?

Нет! Он победил! Он добрался! Он…

Он не рассчитал силы и, остановившись между этажами, прижался к стене.

– Вот так вам! Пиф-паф, – захохотал он, уже не таясь, стащил шляпу и, скомкав, вытер лицо жестким драпом. – Получи, придурок.

Шляпу бросил на лестнице, а потом и пальто – дышать стало легче, – дальше поднимался спокойно, тренируя будущую позу и походку, заодно и чувство собственного достоинства. Пригодится.

Жалко, Людка не увидит. Или не жалко? А так ей и надо, стерве крашеной, бросила, сбежала – теперь пусть локти кусает. А он себе получше кого найдет. Молоденькую, стройненькую, кудрявенькую, вроде той рыжей. И будет ему наконец счастье.

Он почти дошел, толкнул уже дверь, но та отчего-то оказалась заперта – пришлось спускаться. На ступеньку. Две. На третьей сверху щелкнуло, еле слышно, но человек дернулся, чтобы в следующий миг хлопнуть по шее: больно.

И странно. Сердце остановилось. А ступеньки вверх скакнули. Не бывает так, чтобы вверх, но они…

Тело упало, покатилось и замерло, ударившись о стену, впрочем, этот факт мало кого интересовал, гораздо важнее было другое: все шло по плану.

И если повезет, то и дальше будет без сбоев.

Пожалуй, эти двое были предназначены друг для друга. Он – солдат, герой войн двора и района, кавалер ордена разбитых носов и поверженных врагов, награжденный жестяной медалью за храбрость и отцовским подзатыльником за разодранные штаны. Она – балерина, небесное создание, поглядывавшее на местных хулиганов свысока, четко осознающее превосходство над ними, но еще не понимающее, чем оно вызвано.

Они даже встречались: мельком, случайно, и тогда он, уже повзрослевший, грозно выпячивал грудь и подбородок, оттопыривал губу с прилипшей сигаретой и, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закашлять, выдыхал клубы сизого дыма.

Она смущалась, розовела, заслонялась от него живым щитом подруг и сплетен, сама не замечая, что говорит нарочито громко и торопливо, а смотрит под ноги, словно опасаясь пересечься взглядом.

Наверное, она уже чувствовала что-то такое, предопределенное. А может, и не чувствовала, может, ей просто льстило такое вот безыскусное внимание.