(Из обращения Иоанна Павла II к кардиналам, 1994 г.)

Предназначенная для каботажного плавания трехмачтовая галера «Гамбург» семидесяти варв длину, шедшая на парусах и на веслах, медленно спустилась к устью реки и вышла в открытое море. Светало. Было начало октября 1557 года, легкая дымка на поверхности моря и устойчивый ход судна предвещали хорошую погоду — спокойный, а возможно, и теплый день с ярким солнцем и слабым северным ветром. «Гамбург» был небольшим грузовым судном с экипажем из пятидесяти двух человек, но капитан Генрих Бергер, рачительный хозяин, при удобном случае ставил еще два небольших шатра на кормовой части палубы, чтобы поместить там за умеренную плату нескольких надежных пассажиров.

Первый из этих двух шатров, считая от носа, занимал невысокий хорошо одетый человечек с короткой бородкой по моде Вальядолида, откуда он был родом. В шляпе, коротких панталонах, камзоле и сеговийском кафтане он теперь стоял, облокотившись на поручень бакборта, и глядел в подзорную трубу на порт, который они покинули. Стая чаек, круживших над кильватерным следом «Гамбурга», отчаянно кричала, готовясь вернуться в гавань. Туман над темным контуром суши начинал расслаиваться, и в просветах виднелись полоски голубого неба, подтверждая обещания предрассветного штиля. Стоявший у борта человечек пошарил небольшой, нервной рукой в кармане кафтана и достал сложенный листок, который ему вручил матрос при посадке и на котором было написано:

«Добро пожаловать на борт моего судна. Жду вас к обеду у меня в каюте в час дня. Капитан Бергер».

В Вальядолиде ему о капитане Бергере говорил с симпатией Доктор. Хотя Доктор и Генрих Бергер долгое время не виделись, их связывала давняя, многолетняя дружба. Доктор настолько доверял капитану, что, пока не узнал о его намерении заглянуть осенью в Испанию, все не решался одобрить поездку в Германию своего единоверца Сиприано Сальседо. Невысокий человечек смотрел на море, мысленно представляя себе Доктора, который стал в последнее время таким молчаливым и боязливым и настойчиво предупреждал об опасности пребывания в Европе. Недавний запрет на выезд за границу относился, разумеется, к духовным особам и студентам, однако было известно, что всякий путешественник, отважившийся посетить Германию, отныне будет находиться под тайным наблюдением. Доктор сказал «под тайным наблюдением», но по его тону Сиприано Сальседо понял, что наблюдение будет пристальным и угрожающим. Поэтому он в течение всей поездки вел себя очень осмотрительно — часто и неожиданно менял средства передвижения, тщательно выбирал гостиницы или места для условленных встреч, был осторожен даже при обычных посещениях книготорговцев. Сиприано Сальседо гордился тем, что Доктор избрал его для столь деликатной миссии. Решение ехать избавило его от застарелых комплексов, позволило думать, что он еще может быть кому-то полезен, что есть еще на свете существо, способное положиться на него, вверить в его руки свою судьбу. И то обстоятельство, что этим существом был человек такой ученый, мудрый, благоразумный, как Доктор, льстило его зарождающемуся тщеславию. Теперь Сальседо, стоя на палубе, думал, что он готов отчитаться о поездке, что в предпоследний ее этап на «Гамбурге», под опекой капитана Бергера, он может спать спокойно, и что поручения Доктора Касальи выполнены.

Услышав на палубе голоса, он обернулся, держа подзорную трубу в своей маленькой волосатой руке. Полдюжины босых матросов перетаскивали на корму доски и веревки, чтобы там их соединить. За ними еще трое несли деревянную конструкцию, соответствовавшую по форме корме корабля — на ней красовалась доска с большими позолоченными буквами: «Данте Алигьери». В несколько минут матросы со сноровкой, говорившей о том, что работа эта для них привычна, перебросили доски через корму и закрепили концы веревок, которыми они были привязаны к бизань-мачте. Два матроса спрыгнули на подвесные мостки, а остальные спустили им на веревках деревянную конструкцию; те двое наложили ее на надпись «Гамбург». Стоя на своих лесах, они штырями и гвоздями укрепили конструкцию с новым названием, и, таким образом, в каких-нибудь полчаса галера была тайком окрещена заново.

Два часа спустя в капитанской каюте, где им подавал обед корабельный повар, капитан сообщил, что такая смена названия — элементарная предосторожность, к которой он прибегает всякий раз, когда его корабль посещает государства, враждебные реформе Лютера. Но поскольку лицо нарядно одетого человечка выражало явное сомнение, капитан Бергер, говоривший всегда с полуприкрытыми глазами, словно непрестанно всматриваясь в горизонт, прибавил своим хриплым голосом старого моряка:

— Риска здесь нет никакого. «Гамбург» приписан к двум портам — Гамбургу и Венеции. Стало быть, оба названия законны. Мы вправе пользоваться тем или другим по своему усмотрению.

Только когда они уселись за стол, Сиприано Сальседо заметил третьего сотрапезника, соседа из другого шатра на корме, которого капитан Бергер представил ему как дона Исидоро Тельериа, севильянца, — был он высок, худощав, с бритым лицом, одет во все черное, и сообщил, что последние полгода провел в Женеве. В разговоре, начатом капитаном, он участия не принимал и поднял глаза от тарелки лишь тогда, когда капитан спросил у Сальседо о Докторе.

Сиприано Сальседо ответил не сразу, вначале чуточку заперхал. То была привычка, проявившаяся от страха перед отцом, его ледяным взглядом, его упреками, его судорожным кашлем зимними утрами. Не заиканье, а легкая запинка на начальном звуке слога, как бы от нерешительности.

— Д… Доктор здоров, капитан. Разве что немного похудел и помрачнел, дела там идут далеко не блестяще. Он опасается, что Тридентский Соборподтвердит прежние постановления, и что мы ничего не добьемся. Целью моей поездки было выяснить положение дел. Ознакомиться поближе с ситуацией в Германии, встретиться с Филиппом Меланхтономи приобрести книги…

— Какого рода книги?

— Разные, особенно же последние издания. В Испанию уже давно не поступали новые книги. Инквизиция усиливает бдительность. Ныне как раз пересматривают индекс запрещенных книг. Читать эти книги, продавать их или распространять почитается серьезным преступлением.

Сальседо сделал паузу, полагая, что капитана такой неопределенный ответ не удовлетворит, и, убедившись, что капитан молчит, прибавил:

— Умерла мать Доктора. Мы похоронили ее в монастыре Сан Бенито довольно торжественно, соблюдая положенное по ритуалу. И все равно пошли толки, и на похоронах слышались недовольные голоса.

— Скончалась донья Леонор де Виверо? — спросил капитан.

— Да, донья Леонор де Виверо, именно так. Она ведь была в последнее время душою нашего кружка в Вальядолиде.

Капитан Бергер с улыбкой покачал головой. Был он лет на десять-пятнадцать старше своего собеседника; рыжеватая бородка и очень светлые, почти бесцветные волосы делали его больше похожим на скандинава, чем на немца. Из-под полуприкрытых век он неотрывно с живым любопытством следил за маленькими ладошками Сальседо и по временам поглядывал на его физиономию, также небольшую, с мелкими правильными чертами, на которой выделялись печальные, глубоко сидящие глаза. Чтобы не поддаться скорби гостя, он налил себе бордосского вина из стоявшего в центре стола кувшина, отпил полстакана и, подняв глаза, уточнил: