За оранжевой пластмассовой стойкой мелькают мускулистые официантки в белых ботинках на платформе, механическими движениями швыряют клиенткам салатики и замороженные йогурты. Они напоминают многодетных матерей за семейным завтраком.

Прилетев в Нью-Йорк, я закидываю вещи к Бонни Мэйлер и первым делом отправляюсь сюда. Таков мой обычай. Официантки здесь никогда не меняются. У них все та же пружинящая походка и блузки в цветочек. Улыбаясь, они будто напоминают: «Пошустрее, вас здесь много, да не забудьте про чаевые». Больше всего мне в них нравится то, что они всех называют honey[4]. На душе сразу становится легко. После приветливого honey кажется, что я в этом городе своя.

Сегодня мне досталась любимая официантка — здоровенная негритянка лет пятидесяти с блестящей кожей и пронзительным взглядом. Шикарная женщина. На одном запястье поддельные часы «Картье», на другом — массивные золотые браслеты, на голове — подобие рождественской елки.

— Hi, Honey?[5]

Она держит наготове исчирканный блокнот, за ухом притаился карандаш. От ее жизнеутверждающей улыбки стаканы с соком вот-вот взлетят в воздух.

— What do you want, Honey?[6]

Мой заказ всегда один и тот же: замороженный банановый йогурт с медом, изюмом, грецким орехом, фундуком, миндалем и тертым яблоком. Я пытаюсь уловить в ее взгляде тень узнавания, но она механически записывает заказ и всё той же пружинящей походкой идет к миксерам, откуда, шипя, низвергается мощный поток йогурта, капает мед, катятся изюминки, сыплются орешки и наконец падает банан (на него нынче скидка). На все про все сорок пять секунд! Можно заказывать следующую порцию!

Но, едва замороженный йогурт шлепается на стойку, у меня пропадает желание его есть.

Ну почему Он ушел?

Почему Он ушел именно теперь, когда мы наконец помирились?

В отчаянии я поднимаю глаза на официантку, но она уже потеряла ко мне интерес, переключилась на следующую honey. Я беру счет, слезаю с табурета, оставляю чаевые, иду платить. Девица на кассе размышляет, что бы такое приготовить на День благодарения. Соседняя кассирша советует подать индейку с каштанами и брусничное варенье. Девица морщится. Она впервые празднует День благодарения с женихом и мечтает его поразить. Я молча жду, когда она пробьет мой чек. Не хочу лишний раз привлекать к себе внимание, боюсь, что она посмотрит наконец в мою сторону и поймет, что у меня не всё в порядке: нос покраснел, веки опухли, сумка небрежно болтается на плече. Я отвожу взгляд, достаю кошелек, быстро расплачиваюсь, не поднимая глаз. Я оберегаю свое горе от посторонних, хочу насладиться им в одиночестве, чтобы оно было живым и осязаемым. Я заметила, что стоит мне заговорить о Нем, и Он как будто исчезает, не желает участвовать в разговоре.

Я миную отдел косметики на первом этаже, благоухающий рай, населенный неземными созданиями, нежными феями с длинными тонкими руками. Они пытаются заманить меня в иллюзорный мир роскоши, но я на подобные провокации не поддаюсь. Окидываю их презрительным взглядом, говорю, что их волшебная дребедень мне ни к чему и что они сами прекрасно знают: ничто не проникает в кожу. Это доказано современными научными данными. Больше мне никто не докучает, и я густо намазываю физиономию бесплатными румянами, которые переливаются всеми цветами радуги.

Сегодня у меня нет сил вступать с ними в дискуссию. Я быстро прохожу мимо вожделенного отдела. Глядя себе под ноги, отдаюсь течению толпы, которая выносит меня к выходу.

Все не так.

Даже надежды не осталось.

Констатирую: Лексингтон, Пятая авеню, но собраться с мыслями по-прежнему не могу.

Ну почему Он ушел?

Почему Он ушел именно теперь, когда мы наконец помирились?

Это несправедливо…

В жилище Бонни Мэйлер меня не тянет. Квартирка у нее маленькая и темная. Две комнатки на первом этаже сорокаэтажной башни. Даже днем приходится включать свет или передвигаться вслепую. Во дворе шумное бистро, поэтому окна надо все время держать закрытыми. Бонни живет здесь уже шестнадцать лет, потому что арендная плата просто смешная, тем не менее адрес звучит весьма эффектно. В Нью-Йорке место жительства имеет принципиальное значение. Стоит вам назвать свой адрес, и собеседник сразу понимает, что вы собой представляете, насколько успешно продвигаетесь по службе, какими духами душитесь, какими средствами располагаете. Мэдисон-авеню, 72, — это престижно. Бонни обставила квартиру в светлых тонах, купила итальянские диваны, изысканную посуду от «Лалик», домашний кинотеатр с экраном во всю стену, но это дела не меняет: в квартире всегда царит полумрак. Впрочем, самой хозяйке на подобные мелочи наплевать: она появляется дома только под вечер, чтобы быстро переодеться перед выходом в свет.

Бонни Мэйлер — чрезвычайно занятая дама. Она возглавляет отдел по связям с общественностью в одной известной компании, которая производит корма для кошек и собак, и параллельно финансирует культурные мероприятия, словно желая оправдать свои высокие прибыли (и заодно получить налоговые послабления). Ее отдел спонсирует выставки современных художников, выступления нобелевских лауреатов, семинары обездоленных диссидентов. Я познакомилась с Бонни четыре года назад, на каком-то светском мероприятии, и она тут же предложила мне поселиться у нее. С тех пор это стало своеобразным ритуалом: приехав в Нью-Йорк, я немедленно направляюсь к Бонни Мэйлер.

В этот раз я тоже первым делом оставила у Бонни вещи и поведала ей о своем горе. На мгновенье оторвав глаза от брошки, которую она пыталась прикрепить на лацкан пиджака, Бонни заметила, что подобное может случиться с каждым, главное — не дать себе опуститься и все будет хорошо. Она протянула мне связку ключей, сказала, что нового швейцара зовут Уолтер и что он «просто душка». Затем, так и не справившись с брошкой, повязала на шею платок и удалилась, напоследок сообщив, что холодильник — в моем полном распоряжении.

Мне нравится Бонни Мэйлер: она постоянно улыбается, а двери ее дома всегда распахнуты настежь. Я не знаю, в чем причина подобного гостеприимства, но факт остается фактом: Бонни Мэйлер готова приютить любого. Моими соседями были, например, турецкий режиссер и румынский поэт, которые не могли позволить себе жить в гостинице. За номер в отеле здесь приходится платить огромные деньги, и всякий прибывающий в Нью-Йорк, если, конечно, он не желает немедленно оказаться на мели, должен заранее позаботиться о жилье, предпочтительно с кондиционером, швейцаром и прочими удобствами.

Я поднимаюсь по Лексингтон-авеню в направлении отеля «Карлайл». Машины гудят не переставая. Складывается впечатление, что они так и продаются с включенными клаксонами, а за каждую минуту тишины следует заплатить отдельно. Пешеходы несутся на максимальной скорости, одна я всех торможу. У перекрестка на меня наседают со всех сторон. Я невнятно извиняюсь и, прижимая сумку к груди, нервно озираюсь по сторонам, опасаясь, что какой-нибудь псих пихнет меня под автобус.