Марину не слишком занимали тонкости религиозных ин­тересов, и она вскоре перестала думать о странствующем мо­нахе, но неприятный осадок на душе все-таки остался.

Отогнав это темное облачко, она снова улыбнулась и шут­ливо погрозила пальцем Примавере, продолжавшей дразнить братишку, который уже насупился, готовясь удариться в плач.

И в этот момент Марина вдруг обнаружила, что не она одна наблюдает за игрой малышей: возле садовой ограцы стояла жен­щина и пристально смотрела на Примаверу и Романа. Темный плащ с накинутым на голову капюшоном и посох в руке делал ее похожей на паломницу, и Марина с невольной досадой по­думала: «Что за нашествие в наш дом? Вчера — монах, сегодня — эта странница». Но тут женщина откинула капюшон на плечи, и Марина, вглядевшись в ее лицо, воскликнула:

— Зоя!.. Неужели это ты?

Да, это была ее давняя кафинская подруга Зоя, дочь грека-судовладельца и сурожской славянки. Последний раз Марина видела Зою более четырех лет тому назад в Суроже, когда возвращалась с Донато из Мангупа в Кафу. Зоя же тогда не уви­дела свою подругу, потому что пребывала в подавленном со­стоянии и не замечала никого вокруг, а Марине в тот момент нельзя было обнаруживать себя, поскольку они с Донато хра­нили в тайне свою поездку. Впоследствии, вернувшись в Ка­фу, Марина узнала, чем была вызвана столь глубокая печаль обычно веселой девушки. Оказывается, Зоя давно любила кафинекого красавца Константина и даже, презрев строгости воспитания, отдалась ему, но он все равно женился не на ней, а на Евлалии, дочери генерального синдика[6]и богатой наслед­нице. Тогда Зоя решила отомстить ему и в день его венчания явилась к церкви в черном платье и бросила под ноги ново­брачным черные бумажные цветы. Она омрачила им свадьбу, но тем самым и себя опозорила, и родители отправили ее к тетке в Сурож. А для Марины в этой истории было обидным то, что Зоя скрывала от нее свои отношения с Константином, хо­тя завидный кафинский жених нравился и самой Марине, в чем она не раз признавалась подруге, которая даже давала ей советы. Но после встречи с Донато Константин перестал ин­тересовать Марину, а потому ревности к Зое, как и к Евлалии, она не испытывала.

Что сталось с Зоей после ее отъезда в Сурож, Марина тол­ком не знала, хотя слышала, что девушку вроде бы выдали за­муж за какого-то вдового купца.

И вот теперь Зоя стояла перед ней — усталая, подурневшая, в блеклой одежде. Ее голос, прежде звонкий, прозвучал глухо и уныло:

— Какие у тебя славные дети, Марина. И ты по-прежнему хороша.

Подруга не льстила: Марина и вправду была красива, как в юности, только красота ее, прежде похожая на полураскры­тый бутон, теперь обрела женственную прелесть пышной ро­зы. Глаза цвета морской волны были такими же лучистыми, как раньше, но во взгляде появилось мудрое спокойствие уве­ренной в себе женщины. Из-под красиво повязанного шел­кового платка выбивалось несколько золотисто-русых локо­нов, придавая легкую игривость ее нежному лицу с тонким румянцем.

— А меня, наверное, трудно узнать, — вздохнула Зоя.

— Ну почему же? Я ведь тебя узнала! — В невольном поры­ве Марина вскочила и обняла подругу своих юных лет, ощутив запах пыли от ее одежды. — Как же мы давно не виделись! Где ты жила все это время, почему не приезжала в Кафу?

— Я жила утетки, а потом в доме мужа... если это можно на­звать жизнью, — поморщилась Зоя. — Но быстро обо всем не расскажешь... Можно мне остановиться передохнуть у тебя в имении? Я шла пешком от самого Сурожа...

— Конечно, зачем спрашивать?

В этот момент Роман заплакал, топая ногами, и Марина прикрикнула на дочь:

— Вера, перестань дразнить братика, успокой его!

Марина и ее мать Таисия часто называли девочку «Вера» — такое звучание для них, славянок, казалось более привычным, да и Примавере было проще произносить свое уменьшительное имя, чем полное. Подошла Агафья, и Марина, утихомирив Ро­мана, поручила ей заняться детьми, а сама повела Зою в дом.

— Первым делом, подруга, отдохни, поешь, а после обо всем поговорим. Ведь столько разного случилось за пять лет!..

Зоя не возражала и пошла к дому вслед за Мариной, опира­ясь на посох, как странница. Было видно, что длинная дорога до крайности ее утомила.

Дом, когда-то купленный Донато у местного купца, был за эти годы значительно улучшен, дополнен пристройками для слуг и гостей. Обширный сад имения украшали цветники, изящные беседки, фонтан и каменный каскад, по которому стекал ручей. Зоя только успевала смотреть по сторонам, а вой­дя в дом, была удивлена роскошью внутренней обстановки, непривычной для дочери кафинского купца средней руки. С восхищением и завистью взирая на резную мебель красного дерева, дорогие ковры, ларцы, инкрустированные перламу­тром, серебряные подсвечники, венецианские вазы и зеркала, она воскликнула:

— А я думала, что такая красота бывает только в латинских странах! Наверное, твой муж богат?

— Донато получил неплохое наследство от родичей, — уклончиво ответила Марина. — А еще имение приносит доход, а также служба у консула.

— А кем он служит? Тоже синдиком, как отец Евлалии? — При воспоминании о сопернице хмурая складка пролегла у Зои между бровями.

— Нет, Донато никогда бы не стал чиновником-крючкотвором, это не его натура. Он был военным советником еще при консуле Джаноне дель Боско и до сих пор таковым остался.

Нынешний консул Бенедетто Гримальди сейчас озабочен строительством городских укреплений и вызвал Донато в Кафу. — Поймав завистливый взгляд подруги, Марина слегка улыбнулась: — Поверь, счастье не в богатстве и не в чинах. Можно в роскоши страдать, а можно и в бедной хижине жить счастливо и в согласии с самим собой.

— Ну, это так обычно говорят, чтобы утешить неудачни­ков, — пробормотала Зоя. — Вот у тебя-то, кажется, все есть: любимый муж, дети, да еще и богатство в придачу.

— Поешь, отдохни, и настроение твое сразу поднимется, — посоветовала ей Марина.

Вошла повариха — гречанка Текла, поставила на стол перед гостьей миску с кашей, блюдо с пирогами и кувшин молока.

Одновременно с ней в комнату вбежали запыхавшиеся При­мавера и Роман. Марина увела их в детскую комнату и приня­лась в очередной раз мирить. Впрочем, ссоры малышей были несерьезны; на самом деле брат и сестра обожали друг друга и любили вместе играть, несмотря на разницу в возрасте. При­ческа девочки растрепалась, и Марина принялась расчесывать и заплетать ее густые пышные волосы такого же темно-кашта­нового оттенка, как у Донато. А вот глаза дочери были цвета морской волны, как у Марины. В правильных чертах лица де­вочки уже сейчас угадывалась будущая красота, в которой рим­ская четкость преобладала над славянской мягкостью. А Ро­ман во всем был похож на отца, а не на мать, и черные глаза свои унаследовал от Донато.

Поправляя детям одежду, Марина убедилась, что медальо­ны под их рубашечками на месте. Это Донато решил, что его дети должны носить на шее одинаковые золотые медальоны, с внутренней стороны которых будут выгравированы их име­на. В нем жила какая-то почти мистическая вера в силу вещей, изготовленных из древнего золота таврийской пещеры.