стулья. Ему и его сестре вновь произносили слова соболезнования. Оба кивали, сдерживая слезы. Дочь часто оборачивалась на портрет отца на барной стойке и тоскливо смотрела на фотографию. Сезонов, севший за стол последним, обменивался рукопожатиями с мужчинами и наклонял голову при знакомстве с женщинами, слегка пожимая им ладонь.

Из кухни показались Дарья с золовкой. Сын первой и муж второй помогли им снять верхнюю одежду. Когда вдова проходила мимо Сезонова, их взгляды встретились. Подполковник грустно кивнул. Дарья положила ладони ему на плечи и сжала губы, рассматривая полными слез глазами узел его галстука. Сезонов накрыл ее руки своими и сжал. Старческая тонкая женская рука с влажной кожей и бледными пигментными пятнами под его, сильной и крепкой, кистью.

— Держись, Даш. Понимаю, как это тяжело.

— Спасибо, Валер. Спасибо, что приехал.

— О чем ты, господи…

Сезонов, поднявшись, подвел ее к стулу. Вновь прошел к своему месту и сел.

Всем разлили водку. Дарья взяла рюмку. Каждый последовал ее примеру и поднял на вдову глаза. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим шипением за дверьми в кухню. Женщина повернулась к портрету умершего супруга.

— Арсенюшка… — прошептала она. Ее левый локоть сжал сын.

Некоторое время она собиралась с мыслями. Затем вновь повернулась к гостям.

Хорошо, что он оказался избавлен от тягомотной и продолжительной беседы с приятелями Арсения, присутствующими за поминальным столом: не хотел в сотый, а то и более раз (всех за прожитые годы не упомнишь) объяснять, отвечая на вопросы, где конкретно, в какой части какого года он, Сезонов, познакомился с Ковалевым, что связывало их на службе и так далее. Потому что ни разу никто (за исключением, конечно, знающих и посвященных людей, которых не так много) не верил его долгим и последовательным объяснениям, что́ он, такой внешне достаточно молодой, делает в командном управлении, принимающем ответственные решения, среди предпенсионных седовласых стариков, прошедших огневые точки и проделавших долгий, кропотливый путь к своей высокой занимаемой должности, там, где почти нет ровесников Сезонова. Вот уже почти полтора десятилетия он держит в своем удостоверении потрепанный от времени, специальный вкладыш — документ, вынесенный и подписанный еще от имени силового министерства СССР и в позапрошлом десятилетии заверенный другим штампом, уже с гербом настоящей России, преемственного ведомства. Лишь этой бумажкой ставятся все точки над «i» в бюрократическом поле, но в ключе людского интереса всё происходит наоборот — разворачивается бесконечный свиток вопросов об истоках этого советского свидетельства, подтверждающего, что его жизнь, жизнь Валерия Сезонова, не такая простая и обычная, как кажется на первый взгляд.

Военнослужащие в день похорон Арсения Ковалева остались довольны тем малым из ответов, что Сезонов много раз по счастливым стечениям обстоятельств пересекся с умершим по службе в паре городов, и подполковник про себя отметил, что не придется распространяться о своем прошлом. К сегодняшнему вечеру уже забудут о нем, офицере из Москвы.

Сезонов дважды извинялся перед родственниками, покидая столовую на несколько минут, и выходил на улицу, на свежий воздух, чтобы разложить по полочкам мысли, которые внезапно приходили в голову на поминках. Дважды он порывался закурить и дважды быстрыми движениями доставал полную пачку сигарет, отправлял одну в рот и, зажав губами, уже щелкал зажигалкой. Но тут же раздраженно мотал головой, возвращал зажигалку в карман и вынимал даже не зажженную сигарету. Он бросил несколько лет назад, но в минуты отчаяния, тревоги, предельного накала нервов порывался вдохнуть в себя, затянувшись, приторно едкий табак. Что-то не давало ему покоя. Смерть друга казалась скоропостижной. Да, именно — скоропостижной. Несмотря на то, что Ковалев успел разменять седьмой десяток, учитывая низкую продолжительность жизни мужчин, Арсения даже пожилого не брала никакая болезнь. В молодости он был одним из самых крепких духом и закаленных телом. На медосмотрах — первый по группе здоровья. Идеальное сердце, идеальные легкие. Так думалось — так он говорил всем и об этом писались заключения врачебной комиссии. Он болел настолько редко обычной простудой, что даже землетрясения в самом сейсмически спокойном уголке планеты случаются чаще. До боли обычное явление — смерть человека. И всё же Сезонов глупо подумал, что Ковалев не посмел бы умереть как-то «необычно», не предупредив его, Валерия, о той ерунде, что хочет совершить — покинуть эту землю единственным для человека способом. Вспоминался самый последний телефонный разговор с Арсением в середине марта. Ковалев был как обычно весел, разговорчив. Делился успехами сына и дочери. Сезонов уклончиво ответил на вопрос, виделся ли с супругой, и перевел разговор на другую тему.

Достигший предельного возраста пребывания на военной службе пожилой военный с идеальным для старика здоровьем, всегда жизнелюбивый и активный, умирает. Казалось бы, бывает — тогда говорят: скоропостижно.

Вот именно.

И всё же.

Такая естественная странность была Сезонову противно подозрительна.

— Он не жаловался на здоровье. Ну, вообще-то в его возрасте как раз и надо жаловаться, но от него крайне редко услышишь, что что-то беспокоит… беспокоило. — Дарья вновь приложила ладонь к губам. — Он же с юности закаленный как олимпийский спортсмен. Да что я говорю, Валер. Ты ведь сам его знаешь!.. Знал.

Они остались одни. Приглашенные на поминки распрощались, выразив последние слова соболезнования и поддержки родным Ковалева, и разошлись. Сестра Арсения вместе с мужем уходили последними. Дарья уговорила сына с дочерью возвращаться домой вместе с тетей. Брат и сестра протестовали, не желая оставлять мать одну в такой тяжелый для всех и в особенности для нее час. «Я ненадолго задержусь, оставьте нас вдвоем, — уверяла детей вдова. — Мы немного прогуляемся. Валерий проводит меня прямо до квартиры, не волнуйтесь. Если уж совсем что важное, я на телефоне».

— Что написали в справке о смерти, какая причина? — спросил Сезонов.

— Кардиогенный шок. Обширный инфаркт.

Повисло молчание. Несколько метров они преодолели не проронив ни слова. Первый звонок подозрения.

— У него же идеальное сердце, ну, для его возраста, — пробормотал подполковник, не поверив в сказанное Дарьей.

— Вот в том и странно. Но — врачам виднее. Не я много лет в медицинском училась, — вздохнула та.

— Смерть точно… не насильственная?

— Господи, Валер. — Дарья остановилась и со страхом посмотрела на Сезонова. Тот притормозил и тоже повернул к женщине лицо. — Почему ты спросил, почему ты так думаешь?

— Прости, извини, я… Я сам не свой. Это такой удар. Такая… неожиданность, так что я… — попытался оправдаться Сезонов и почувствовал на своей руке легкое касание пальцев: жест поддержки и утешения.

Дарья вновь шагнула по асфальту, по которому размазался быстро таявший снег. Подполковник шел рядом.