без того полна страха и волнения. Но, это последнее, что я хочу сделать. Просто сказать, что есть на деле жизнь. Какая многогранная она бывает. Как ее можно ненавидеть и любить одновременно. Как ту самую любовь, которая вскружила тебе голову однажды и в этот же момент уничтожила и растоптала. Мыслями ты в пропасти, но чувствами на вершине горы. Ты делаешь глубокий вдох, а при выдохе твое сердце расщепляется на тысячу атомов от боли. Не знаю, как еще описать то состояние, когда ты на границе между адом и раем. Уничтожь то, что любишь, но и тогда ты не освободишься от ноющей раны. Мне не греют душу все эти слова, меня греет лишь мерзкое, тошнотворное дыхание Цербера, за моей спиной. Я всем нутром чувствую его мокрую пасть, острые клыки, которые готовятся вцепиться в мою шею.

Закрывая глаза, я падаю в пропасть, в которой меня ждут теплые, беспечные воспоминания о детстве. Кажется, это как раз та стадия, когда вся твоя жизнь проносится перед глазами. Значит, падать придется глубоко, и я уже слегка начинаю вспоминать ясные янтарные глаза своей матушки. Это были самые добрые глаза, которые я повидал в своей жизни. Ни одни не светились так, как ее. Но, даже в них я видел всю ту печаль и боль, которую она пережила. Моя мама — самая сильная женщина в мире. Хотя, какая мама не будет героем в глазах своего ребенка? Я помню каждую деталь его прекрасного лица. Ее милые веснушки, ярко морковный цвет локонов, ямочку над верхней губой и морщинки под глазами. В моих глазах она была Богом, не меньше. Мамочка, как же я скучаю.

Как вы думаете, человека может судить человек? Или хоть кто-то может судить наши поступки, слова, наши дела? Где есть та грань между хорошо и плохо? Кто вообще распределяет эти ярлыки? Кажется, даже если Бога приговорят осужденным за убийство, люди потребуют для него высшей кары. Значит ли это, что человек — существо настолько же жестокое, как и сам обвиняемый? Ведь он задушит своими же руками человека, который только что убил другого. Кто из них больше прав? И кому это решать? Так кто будет судить меня за мои деяния, когда придет мое время? Даже несмотря на то, что моя судьба решена, люди, вплоть до того, пока не умрут все, кто меня знал, будут осуждать. Такова натура человек. Если это сделал ты — считай ошибся. Если другие — тема для разговора. Нам нет дела до чужого горя, но мы часами готовы его обсуждать.

Я с тобой мама, я всю жизнь буду помнить тебя — это последнее, что мне удалось ей сказать, когда она лежала при смерти на больничной койке. Болезни не щадят никого. Ни бедного, ни богатого. Ни старика, ни ребенка. Для природы нет никакого статуса. Рано или поздно кара постигнет всех.

Но меня она постигла раньше.

Я всю жизнь старался прожить, как меня учила моя мать.

Справедливый и честный, если это позволят приписать ко мне. Я никогда не отказывал в помощи и мог отдать последнее, что у меня есть. Я не знаю, может в этом моя карма. Может в прошлой жизни я был жирдяем коррупционером, который до гроша обчищал свой народ, жадно поедая куски пищи на глазах детей из Африки. Говорю об этом и самому противно, такая уж натура.

Моя мама всегда учила меня справедливости. Хоть и мы и сами жили иначе. Я даже пытаюсь вспомнить тот день, когда впервые допустил себе плохие мысли.

Однажды, в один из школьных дней, на перемене, меня поймал

Генри со своими дружками. Они схватили меня за волосы и потащили прямиком в туалет. Я пытался сопротивляться, но какой в этом был смысл? Они раза в три были больше и сильнее меня. Им ничего не стоило делать со мной все, что пожелается.

Ведь об этом вряд ли кто-то когда-то узнает. Вы первые, кому я об этом говорю. Они затащили меня в туалет, прижали к стенке и начали выпрашивать у меня деньги. И пусть Бог знает, я бы отдал им все, что у меня есть, если бы только было. На деле, мне в школу никогда не давали деньги. У нас их едва хватало, чтобы я вообще учился в школе. Мой отец был алкоголиком, который умел делать только два дела идеально — пить и избивать мою мать. Моя мама работала продавщицей на базаре, продавала то, что шила своими руками. А по вечерам помогала сидеть с ребенком нашим соседям. Ей явно не хотелось приходить ночью домой и нянчиться еще и с моим отцом. Мне было стыдно просить у нее какие-либо деньги. Мы и без того сводили концы с концами. Но Генри был очень настойчив. Я закрыл глаза и со слезами на глазах ждал своей участи. Я молился о том, чтобы участь была обычным окунанием головы в унитаз. Но я не думал, что для этих ребят, забава — совсем другое занятие. Я ничего не видел, но зато прекрасно чувствовал, как холодная сталь ножа Генри упирается мне в шею. И лишь от того, что отец Генри был охотником, нож Генри всегда был острым. Я ощущал, как маленькая струйка моей крови медленно скатывается мне за воротник. Тогда я впервые задумался о смерти. Какая она на вкус? Насколько больно ее ощущать? А что будет после?

Существуют ли вообще те самые рай и ад, о которых все время говорят? А что будет с мамой? Ах, если бы все закончилось именно тогда. Мне бы не пришлось вешать на шею петлю бесчестное количество раз.

Тогда меня спасла училка биологии, но Генри с дружками, обещали вернуться, и чтобы к их возвращению я собрал им необходимую сумму. Я не знал, что мне делать и к кому обратиться. Искать защиту у отца — бессмысленно. Беспокоить маму я тоже не хочу. Я днями напролет придумывал план. Как бы найти денег и тут же их отдать. В обмен на свою жизнь.

Никчемную, никому не нужную жизнь.

И пока я вылизывал начисто стекла машин богатых дядек, чтобы получить свои копейки, в мыслях я мечтал о том, что если бы биологичка все же не зашла тогда в туалет, я бы наконец обрел покой. Но тогда я даже не понимал, что это лишь начало моих неудач в жизни.

Вы, наверное, думаете,