— Занять до зарплаты?

— Нет, не нужно. Дашка, пойдём, скоро такси приедет.

На мужчину я не смотрю. Помогаю Даше просунуть руки в рукава замотать шарф. Варежки, которые все это время были на батарее, так и не высохли, хорошо, что мы на такси…

— Давайте я довезу вас до дома, — снова раздался хрипловатый мужской голос.

Я подняла глаза. Посмотрела на него. И его взгляд…он смотрел на меня, как на грязь, налипшую по какому то недоразумению на его дорогой ботинок. Как на ничтожество. Так смотрел, что я на мгновение задохнулась от обиды — какое он имеет право судить меня? Презирать меня? Никакого!

— Мы справимся сами, — отрезала я, засунув свое негодование поглубже.

Быть незаметной — мой девиз. Схватила Дашку за руку, и на улицу скорее, к уже ожидающему такси. Уже дома — закрыться на все замки. Тут безопасно, сказала я сама себе. Это наш с Дашей мирок. Никому в него ходу нет. Никаким злодеям.

— Грустно стало без котят, — опечалилось моё солнышко. — Хотя бы какао налей.

Я поневоле улыбнулась. А ночью Дашка пришла спать ко мне, вместе с подушкой и одеялом своим, и я трусливо ей обрадовалась, — никак не могла уснуть. Она свернулась рядом клубком, как котенок, сразу засопела.

— У меня нет кроме тебя никого, — шёпотом сказала я.

— Я знаю, — сонно пробормотала Дашка, погладила мою руку и уснула.

Я перевела взгляд с детской макушки на окно. Оно было зашторено лёгкими занавесками, снаружи фонарь, и свет его падает на стены ажурной сеткой. Мирная картина, привычная. Но сегодня — все тревожно. Слушаю дыхание спящего ребёнка, и вдруг чётко понимаю — он рядом. Тот мужчина. Сидит на парковке, в своём большом автомобиле, смотрит на мои окна. Или даже…стоит молча за дверью, и прислушивается, словно тоже хочет услышать сонное Дашкино дыхание.

Ненавижу, подумал я. Но как-то отстраненно, равнодушно. Я уже привык к этой ненависти, сжился с ней, она давно стала частью меня, врастая в мою душу час за часом, одну бессонную ночь за другой. А теперь так плотно впустила в меня свои корни — не вырвать. Если только вместе с кусками моей плоти.

Но когда она наклонилась и погладила девочку по пушистом шапке, снова скрутило, сильно, до боли, кажется — до хруста в костях. Это моя дочь. Какое право она имеет касаться её, держать за руку, делать вид, что любит?

Я наблюдал за ними несколько дней. Бросил, к черту все свои дела. Подъезжал на автомобиле к небольшому частному садику, в который ходила девочка. Я уже знал, часы прогулки. Смотрел, как она играет. Выпал липкий снег — катает шары. Сделала снеговика, морковки не было, заменила её длинной сосулькой. А потом мальчик в зелёной шапке его сломал. Моя дочь заплакала. Она плакала так горько, что мне хотелось пойти, надрать этому хулигану уши, чтобы никогда больше не смел обижать девочек. Вытереть её слезы. А потом вместе скатать нового снеговика.

Но я ждал. Доказательств ещё не было, только предчувствие и три года упорных поисков. Но я был уверен. Я знал.

Иногда девочка бросала игры и подходила к забору. Прижималась к нему лицом, долго смотрела на улицу, во внешний мир. Словно знала все. Ждала меня.

— Скоро, — сказал я, зная, что она меня не услышит. Пока не услышит. — Скоро я тебя заберу.

А теперь я наблюдал за ней. За той, которая лишила меня дочери. Светлые волосы. Тонкий, пожалуй немного длинноватый нос, розовый на кончике — мороз. Это могло бы быть мило, но нет. Длинные светлые же, в рыжину ресницы. Пухлые губы. Бледная кожа, чуть изогнутые, словно в удивление, брови.

Моя бабка бы сказала про неё — породистая. Она всех женщин мерила, словно скаковых кобыл, по этой степени породистости. Они её интересовали лишь с одной точки зрения — производства новых Шаховых. Моих детей.

И моя жена ей не понравилась совершенно.

— Маленькая какая-то, — с сомнением протянула бабка. — Щуплая. Заморыш. Словно отродясь досыта не жрала. Дёмка, каких детей она нам нарожает?

Она была чистой, моя Настя. Светлой. Была и осталась. А породистость… ни о чем не говорит. Та, которая лишила меня дочери породиста. Высокая. Не красивая, нет, но бабка бы оценила силу и надменность её взгляда. И она — воровка. Она преступница. Она украла моего ребёнка, лишила меня будущего.

Но я верну все на свои места. Я сделаю так, как нужно.

— Мы не можем просто взять и украсть ребёнка, — тихо говорит мой юрист, я слушаю его в половину уха, я и сам это отлично знаю. — Это не так работает… То есть, украсть вы можете, я не смогу вам противостоять. Но вы же хотите, чтобы она стала вашей дочерью официально. Нужна экспертиза и заключение суда.

— И?

— Нужно разрешение матери на проведение экспертизы. У нас никаких конкретных доказательств. Она должна подписать её добровольно.

Проблема была в том, что я не хотел её предупреждать. Когда она украла моё дитя, она точно не высылала мне уведомление. Я хотел, чтобы это было шоком для неё. А ещё я боялся, что если она будет знать заранее, она сделает что нибудь с девочкой. Ей нечего терять. Это не её дочь. А я не знал, на что она готова. Нет, пусть не знает ничего.

— Устройте все, — ответил я. — Пусть лишение ребёнка будет для неё сюрпризом. Вы сможете, у вас нет выбора, именно поэтому я вам и плачу.

Худой, совершенно не заметный серый человек кивнул. А на следующий день я сидел у её офиса в автомобиле. Ждал. Рассерженно смотрел на часы то и дело — успею ли посмотреть, как гуляет в саду моя дочь? Успокаивал себя тем, что сегодня пятница. Они снова пойдут в приют. И я снова увижу свою дочь так близко, как в прошлые годы не видел ни разу.

Её офис находится на огромной складской территории. Кругом серые амбары, железные контейнеры. То и дело заезжают фуры. Мы все обговорили. Она ответственная за всю эту кутерьму здесь. Она всем нужна.

Ольга, а именно так её звали выскочила на порог кутаясь в одну лишь шаль. На улице вьюжит. Ветер треплет её светлые волосы, они были забраны в пучок, но он рассыпался. Я хорошо её вижу.

— Юра! — кричит она. — что случилось?

Парень в куртке со светоотражающими лентами бежит ей навстречу, она смотрит на него приложив ладонь ко лбу козырьком.

— Накладные, Ольга Николаевна, — чертыхается он. — Я накладные забыл, на воротах собрал уже целую пробку, меня сейчас на части порвут.

Она вплескивает руками, спускается к нему навстречу по ступеням, чтобы предатель Юрий не терял драгоценного времени. Ветер бросил её волосы, теперь играет листами бумаги в её руках. Они упрямо пытаются вырваться и улететь, мешая рассмотреть, что в них написано. Отлично, так и было задумано, именно поэтому Юрий позвонил ей, чтобы она выбежала навстречу. Она подписала все.

Говорит что-то, улыбается. Мне не слышно — слишком тихо. Опускаю стекло, в салон залетает колкий снег. Юрий уходит, а Ольга смотрит ему вслед, хотя холодно. Не уходит, может, чувствует, что только что сделала…