— Девочка?

— Пуповина обмоталась вокруг шеи. Ох, святые угодники, батюшки мои. Задохнулась, бедная малютка.

— Совсем не дышит? Дай взглянуть. Надо что-то делать. Как же быть?

— Ох, миссис Тодд, мэм, она нас покинула. Умерла, не пожив. Жалко ее до слез. Будет теперь ангелочком на небесах, как пить дать. Ох, если бы мистер Тодд был здесь. Вот беда-то. Прикажете разбудить миссис Гловер?

Маленькое сердечко. Беспомощное, яростно бьющееся сердечко. Вдруг замерло, как упавшая с неба птица. Один выстрел.

Наступила темнота.

11 февраля 1910 года.

— Ради бога, прекрати метаться, как недорезанная курица. Тащи горячую воду и полотенца. Соображаешь? Ты где выросла?

— Простите, сэр. — Бриджет виновато сделала реверанс перед доктором Феллоузом, словно перед отпрыском королевского рода.

— Это девочка, доктор Феллоуз? Можно мне посмотреть?

— Конечно, миссис Тодд, — здоровенькая, крепенькая малышка.

Сильви показалось, что доктор Феллоуз переборщил с ласкательными формами. Он и в лучшие свои минуты не отличался добродушием. Казалось, недуги пациентов созданы лишь ему назло, а рождение и смерть — тем более.

— Чуть не умерла от удушения пуповиной. Я успел буквально в последний момент.

Доктор Феллоуз поднял хирургические ножницы, чтобы Сильви смогла их рассмотреть. Маленькие, аккуратные, с загнутыми острыми концами.

— Чик-чик, — сказал он.

Сильви, хотя и устала, прокрутила в голове маленькую, незаметную мысль, а именно: купить на всякий случай точно такую же пару ножниц. (Маловероятно, что они пригодятся.) Или нож, хорошо заточенный нож, и чтобы он постоянно был у нее при себе, как у маленькой разбойницы в «Снежной королеве».

— Повезло вам, что я добрался до Лисьей Поляны вовремя, — сказал доктор Феллоуз. — Пока дороги не завалило снегом. Я послал за повитухой, миссис Хэддок, но она, скорее всего, застряла, еще не доехав до Челфонт-Сент-Питера.

— Миссис Хэддок? — переспросила Сильви, нахмурившись.[13]

Бриджет, захохотала, но, спохватившись, выдавила:

— Простите, простите, сэр.

Сильви решила, что они с Бриджет обе на грани истерики. Ничего удивительного.

— Грязнушка ирландская, — проворчал доктор Феллоуз.

— Бриджет всего лишь прислуга, еще совсем ребенок. Я ей очень благодарна. Все произошло так стремительно.

Больше всего Сильви хотелось остаться одной, но в комнате постоянно кто-то был.

— Я думаю, вам лучше заночевать у нас, доктор, — сказала она с неохотой.

— Да, выбора, похоже, нет, — с такой же неохотой отозвался доктор Феллоуз.

Со вздохом Сильви предложила ему пройти на кухню и выпить бренди. А также перекусить ветчиной и соленьями.

— Бриджет вас проводит.

Ей хотелось, чтобы он поскорее ушел. Он принимал у нее роды все три (три!) раза, а она его терпеть не могла. Только мужу дозволено видеть то, что видел он. Он копался своими инструментами в ее самых чувствительных, интимных местах. (Но разве было бы лучше, если бы роды принимала повитуха миссис Хэддок?) Все женские доктора должны быть женщинами. Но такое маловероятно.

Доктор Феллоуз замешкался, что-то бормоча и наблюдая, как разгоряченная Бриджет обмывает и пеленает новорожденную. У своих родителей Бриджет была самой старшей из семи детей и умела обращаться с младенцами. Ей было четырнадцать — на десять лет моложе Сильви. Но Сильви в ее возрасте бегала в коротеньких юбочках и обожала своего пони Тиффина. Она понятия не имела, откуда берутся дети, и даже в первую брачную ночь не знала что да как. Ее мать Лотти отделывалась намеками, стесняясь углубляться в анатомические подробности. Супружеские отношения загадочным образом уподоблялись жаворонкам, парящим в небе на рассвете. Лотти была сдержанной женщиной. Возможно, даже страдала нарколепсией. Ее муж, отец Сильви, Льюэллин Бересфорд был известным в свете, но отнюдь не богемным портретистом. Не допускал наготы и фривольности. Писал портрет королевы Александры в бытность ее принцессой. Весьма приятна в общении, отмечал он.

У них был солидный дом в Мэйфере, а Тиффин стоял в конюшне близ Гайд-парка. В самые трудные минуты Сильви обычно подбадривала себя тем, что представляла, как она погожим весенним утром, в далеком радостном прошлом, удобно сидя в дамском седле на широком крупе Тиффина, едет рысцой по Роттен-роу среди цветущих деревьев.{3}

— Может, подать горячего чаю и гренки с маслом, миссис Тодд? — спросила Бриджет.

— Было бы чудесно, Бриджет.

Сильви наконец протянули малышку, запеленатую, как мумия фараона. Нежно погладив румяную щечку, Сильви произнесла: «Здравствуй, крошка»; доктор Феллоуз отвернулся, чтобы не быть свидетелем приторного излияния чувств. Будь его воля, он бы всех детей воспитывал по-спартански.

— Самое время перекусить, — сказал он. — У вас, случайно, не осталось овощного маринада, что готовит миссис Гловер?

11 февраля 1910 года.

Сильви проснулась от яркого луча света, пробивающегося сквозь занавески сияющим лезвием серебряного меча. Пока она нежилась под кашемиром и кружевами, в комнату вошла миссис Гловер, гордо неся перед собой огромный поднос с завтраком. Только событие исключительной важности способно было заставить миссис Гловер так далеко отойти от своих владений. Одинокий подснежник в вазочке на том же подносе, только что принесенный с холода, в тепле сразу поник.

— Подснежник! — воскликнула Сильви. — Цветок, первым поднимающий свою бедную головку от земли. Как это мужественно!

Вдовая миссис Гловер, которая не верила, что цветы обладают мужеством или любой другой чертой характера, положительной или отрицательной, жила в Лисьей Поляне считаные недели. Она сменила женщину по имени Мэри, у которой посуда валилась из рук, а мясо вечно подгорало. Миссис Гловер же старалась, напротив, не доводить еду до полной готовности. Когда Сильви была маленькой, в зажиточном доме ее родителей кухарку именовали хозяйкой, но миссис Гловер предпочитала, чтобы к ней обращались «миссис Гловер». Это подчеркивало ее значимость. Про себя Сильви упорно продолжала называть ее хозяйкой.

— Спасибо, хозяйка. — (Миссис Гловер, словно ящерица, медленно закатила глаза.) — Миссис Гловер, — поправилась Сильви.

Опустив поднос на кровать, миссис Гловер отдернула шторы. В комнату хлынул невероятный свет; летучей мыши как не бывало.