Были потеряны не века, а патриархальные тысячелетия. Самые выдающиеся. Иезуиты их просто обрубили, придумав IX век, Киев, славян и бессвязную «историю» Киевской Рун. Стараниями врагов, вольных и невольных, ушло из обихода упоминание о державе, предшествовавшей Руси, которую называли Дешт-и-Кипчак.

Эта держава и есть наша Родина! Она простиралась от Байкала до Атлантики, была самой могущественной страной в мире, ей платили дань Западная Римская империя, Византия, Китай… Но кто из российских историков внятно сказал о ней? Никто.

– А Лев Николаевич Гумилев? Он же говорил о Великой Степи.

– Говорил. Но ровно столько, сколько позволяла цензура.

Из его работ выводов о той стране не сделать, она ему служила лишь фоном для философских умозрений. Не более. Конкретно о ней, о ее народе, о культуре ученый сказал крайне мало. Запрещали.

Введя цензуру, иезуиты силой царской власти закрыли россиянам пути исследования Великой Степи, работы на эту тему власть никогда не поощряла. Разрешалось брать частное, мелкое, фрагментарное. И ни в коем случае ничего не обобщать, чтобы не делать выводов! Поэтому-тои нет в арсеналах российской науки серьезных трудов по истории Великой Степи, или Дешти-Кипчака.

Родина… понимаете, Родина осталась неоткрытым островом в океане памяти. Что же это за наука, которой запретили знать главное? Зачем нам она такая?

В подтверждение своих слов напомню факт, имевший место в 30-х годах XIX века. Тогда Российская академия на ук впервые объявила конкурс на работу об истории Великой Степи. Конкурс провалился – ни одна работа не получила одобрения жюри, их попросту не было. А ту, единственную из представленных, выполненную немцем фон Хаммер-Пургшталем, жюри отклонило. И не потому, что она плоха. Судьи оказались некомпетентны – члены жюри, как выяснилось в ходе дискуссии, не знали предмета конкурса. Случайные люди. Разразился международный скандал, который обернулся звонкой пощечиной Российской академии наук, о чем я рассказал в своей книге «Полынь Половецкого поля».

Там же есть глава о профессоре Вильгельме Томсене из Копенгагенского университета, это он в XIX веке открыл миру письменность и язык Великой Степи. То был даже не подвиг ученого, а скорее что-то божественное – предзнаменование или чудо: не случайное стечение обстоятельств породило грандиозное научное открытие, которого, естественно, никто не ожидал и не планировал.

Ради памяти о Великой Степи совершил смелый поступок Владимир Густавович Тизенгаузен, который сумел-таки обойти царскую цензуру и издать два тома материалов по истории Золотой Орды. Это был научный триумф XIX века. Правда, потом советская цензура «убила» второй том уникального труда, изъяв его из научного оборота… Были люди, были ученые! Были. Что тут говорить.

Равных этим гигантам в на уке о Великой Степи я не знаю.

Конечно, Гумилев близко подошел к теме «правдивая история», но не погрузился в нее – не сумел… Вернее, не дали. Чтобы осмыслить Средневековье в России, я штудировал не его, а англичанина Эдуарда Гиббона, лучше которого о той эпохе, пожалуй, не сказал никто. Одолел все семь томов, на которые ополчилась Церковь, они на многое открыли мне глаза – я увидел взаимосвязь событий, их начало и конец в полноценной картине евразийского Времени.

Эдуард Гиббон (1737–1794). Несравненный знаток Средневековья

Вот она, правда, которую не в силах задушить даже Ватикан.

Нет, я все-таки не ученик Гумилева, не его продолжатель, хотя многие читатели и называют меня так. Я есть я, мы жили в разное время. Он работал под мечом цензуры, я – в условиях видимой свободы. Судьба оказалась ко мне благосклоннее, дала больше возможностей, значит, с меня и больший спрос, я обязан был сказать то, что хотел.

Удалось ли это? Судить читателям.

– Откуда такая самоуверенность, а также средства, возможности?

От Неба, Им живу… Ведь все начиналось, как в сказке, написал «Мы – из рода половецкого!», потом «Полынь Половецкого поля». В перестроечной неразберихе издал каждую книгу пятидесятитысячным тиражом, распродал, расплатился с долгами. Стал работать дальше… Мог ли Гумилев сделать подобное? Нет. А у меня получилось, слава Всевышнему.

Денег не прибавилось, но чувство уверенности обрел – людям интересны мои книги, а это уже много. Значит, могу стать профессиональным писателем, если у книг такая мощная поддержка – читатели. Мои читатели! Им, как и мне, после нашего знакомства стало интересно жить, мы с тех пор дышали одним воздухом, сообща познавали неизведанное прошлое в экспедициях, в архивах и в фондах библиотек, куда я приглашал своими книгами, а в ответ получал читательские отклики, в которых со мной делились чувствами, мыслями, догадками, недоумением.

Этот контакт был важен, особенно на первых порах, я им очень дорожу и сейчас, ибо он – оценка моего творчества и одновременно компас, указывающий направление моим мыслям и моей руке. Книги вдохновляли иных читателей на стихи, что особенно трогало сердце.

Можно ли остаться спокойным, получив, например, такое письмо: «Труды Мурада Аджи искренне, всем сердцем воспринимаю, мне радостно, мой дух, мои мысли взлетают к Небесам. Ваши книги написаны поэтическим языком, в них полет, в них масштаб, кипчак вспоминает свой дух, чувствует свой Ийэкут, он един во Вселенной, он везде дома», – эти вдохновляющие слова пришли из Якутии. А эти – из Казахстана: «Я кипчак, хочу сказать от имени моего рода, мы благодарны вам за то, что вы делаете. Ваши книги нужны нам, потерявшим память».

А. И. Куинджи. Степь. Нива

Были многозначительные письма: «Прочитал ваши книги, душой принял их. 30 лет я прожил в степной Украйне, много времени проводил в степи, а вот теперь живу в Ярославле, центре Руси, и который год не нахожу себе места.

Не понимал, что мне не хватает простора и запаха полыни». И такое было, из Баку: «Прочитав ваши книги, я открыл мир заново. Книги поставили точку моим сомнениям и страданиям. Вы написали правдивую историю тюрков. Своим друзьям я теперь дарю ваши книги, считаю, что дороже подарка нет».

Читательская почта рождает вдохновение, делает счастливым. Письма приходят едва ли не каждый день… Что сказать, писать для единомышленников приятно, но и очень трудно.

В каждой новой книге, чем глубже погружался в тему, тем острее чувствовал ответственность за каждое сказанное слово.

Поэтому правило, которому следую безоговорочно, – не лгать, не подстраиваться, не угождать даже себе. Писать правду, приятную и неприятную. Я лишил себя права на оценку фактов, которые беру только из серьезных источников, у меня есть одно право – найти логику и изложить суть дела так, чтобы о ней мог судить читатель. Даже самый предвзятый. На этом моя писательская работа заканчивается, ибо, как известно, логика есть медицина духа.