Донна Уэкслер всех представила.

– Доктор Эймсли от Всемирной Организации Здравоохранения… Отец Майкл О'Рурк представляет здесь одновременно Чикагскую епархию и Фонд спасения детей.

– Ага, хорошо иметь здесь священник, – заметил Фортуна, и в его голосе мне послышалось что-то вроде иронии.

– Доктор Леонард Пэксли, заслуженный профессор Принстонского университета, – продолжала Уэкслер. – Лауреат Нобелевской премии за 1978 год в области экономики. Фортуна поклонился престарелому лауреату. Пэксли не проронил ни слова во время полета из Франкфурта, а сейчас казался потерянным в необъятном пальто и складках шарфа: у него был вид старика, ищущего скамейку в парке.

– Мы приветствовать вас, – сказал Фортуна, – хоть у нас в стране и нет экономики в настоящее время.

– Черт возьми, неужели здесь всегда такой холод? – послышался голос из недр шерстяных складок. Нобелевский лауреат и заслуженный профессор топнул маленькой ножкой. – Холодина такая, что и у бронзового бульдога кое-что отмерзло бы.

– …И мистер Карл Берри, представляющий Американскую телеграфную и телефонную компанию, – торопливо продолжала Уэкслер.

Сидевший рядом со мной коротышка бизнесмен вынул трубку изо рта, выпустил вверх струю дыма, и кивнув в сторону Фортуны опять принялся курить, будто трубка была необходимым источником тепла. Передо мной на мгновение мелькнуло нелепое видение: все семеро сидящих в этом автобусе сбились в кучу вокруг тлеющих в трубке Берри угольков.

– И вы сказали, что помните нашего спонсора, мистера Трента, – закончила Уэкслер.

– Да-а-а, – протянул Раду Фортуна.

Глаза его блеснули, когда он посмотрел на меня сквозь дым трубки Берри и облачко пара от собственного дыхания. Я почти разглядел свое отражение в его сверкнувших зрачках: некий очень старый человек с глубоко посаженными глазами, еще более ввалившимися после утомительной поездки, с каким-то скособоченным телом, облаченным в дорогие костюм и пальто. Уверен, что на вид я был старше Пэксли, старше Мафусаила…, старше самого Господа Бога.

– Кажется, вы уже бывать в Румыния? – спросил Фортуна.

Я обратил внимание на неестественный блеск глаз нашего гида, когда мы въехали в освещенную часть города. Сразу после войны мне довелось побывать в Германии. Сейчас картина, открывавшаяся из окна впереди Фортуны, напоминала увиденное там. На Дворцовой площади стояло множество танков, черные громады которых могли бы показаться безжизненными грудами холодного металла, если бы башня одного из них не повернулась вслед нашему микроавтобусу, когда мы проехали мимо. Были здесь и покрытые копотью останки автомобилей, и по крайней мере один бронетранспортер, представлявший из себя сейчас всего лишь гору обугленного железа. Повернув налево, мы миновали Центральную университетскую библиотеку: ее золоченый купол и затейливая крыша обрушились в пространство между испачканными сажей, выщербленными стенами.

– Да, – ответил я. – Я бывал здесь раньше. Фортуна наклонился в мою сторону.

– А может быть, на этот раз одна из ваших корпораций будет открывать здесь завод, а?

– Может быть.

Его взгляд неотступно следил за мной.

– Мы здесь очень дешево работать, – шепнул он так тихо, что я сомневаюсь, слышал ли его кто-нибудь еще, кроме Карла Берри. – Очень дешево. Работа здесь очень дешевый. Жизнь здесь очень дешевый.

Мы свернули налево с пустынной площади Виктории, потом еще раз, но уже направо, на бульвар Николае Бэлческу, и вот наш микроавтобус со скрипом остановился перед самым высоким зданием города – двадцатидвухэтажным отелем «Интерконтиненталь».

– Утром, господа, – сказал Фортуна, поднимаясь и показывая рукой в сторону освещенного вестибюля, – мы будем смотреть новую Румынию. Желаю вам сна без сновидений.

Весь следующий день наша группа потратила на встречи с «официальными лицами» переходного правительства, в основном – членами недавно созданного Фронта национального спасения. День был настолько сумрачным, что включилось автоматическое уличное освещение вдоль широких бульваров Бэлческу и Республики. Здания не отапливались или, по крайней мере, этого не ощущалось. Те мужчины и женщины, с которыми мы разговаривали, выглядели практически одинаково в своих не по росту больших, однообразных шерстяных пальто тусклых расцветок. К концу дня мы успели переговорить с каким-то Джуреску, двумя Тисманяну, одним Боросойю (который, как в конце концов выяснилось, не имел никакого отношения к новому правительству и был арестован почти сразу же после нашего ухода), несколькими генералами, в том числе с Попеску, Лупоем и Дьюржу, и, наконец, с истинными руководителями, среди которых был Петре Роман, премьер-министр переходного правительства, а также Ион Илиеску и Думитру Мазилу, президент и вице-президент при режиме Чаушеску.

Все они высказывали одну и ту же мысль: мы несем ответственность за нацию, и любые рекомендации для наших учреждений и организаций будут восприняты с бесконечной благодарностью. Официальные лица обращались ко мне с величайшим почтением, потому что знали не только мое имя, но и представляли себе объемы стоявших за мной капиталов. Тем не менее даже это подобострастное внимание носило оттенок какой-то растерянности. Они напоминали лунатиков среди хаоса.

Возвращаясь в тот вечер в «Интерконтиненталь», мы видели, как толпа – в основном из конторских работников, уже покинувших свои каменные ульи в центре города, – била и пинала трех мужчин и женщину. Раду Фортуна ухмыльнулся и показал на широкую площадь перед отелем.

– Вон там…, на Университетской площади на прошлой неделе…, когда люди выходить на демонстрацию и петь, знаете? Армейские танки давить людей, еще больше стрелять. Эти, наверное, информаторы Секуритатя.

Прежде чем микроавтобус остановился перед отелем, мы заметили, как солдаты в форме уводили, подгоняя прикладами автоматов, предполагаемых информаторов, а толпа сопровождала их плевками и пинками.

– Нельзя сделать омлет, не разбив яйца, – пробормотал наш заслуженный профессор. Отец О'Рурк стрельнул в него взглядом, а Раду Фортуна поощрительно хохотнул.

– Мы думали, Чаушеску получше приготовился к осаде, – сказал после ужина доктор Эймсли. Мы оставались в ресторане, поскольку здесь казалось теплее, чем в наших номерах. По большому залу бесцельно бродили официанты и несколько военных. Репортеры управились с ужином быстро, издавая при этом максимум шума, и вскоре отправились в какое-то другое место, куда обычно ходят напиваться и говорить друг другу циничные вещи.

Раду Фортуна присоединился к нам, когда подавали кофе, и сейчас он обнажил в фирменной улыбке щербатые зубы.

– Вы хотеть видеть, как Чаушеску готовиться? Доктор Эймсли, отец О'Рурк и я кивнули в знак согласия. Карл Берри решил пойти в свой номер, чтобы дожидаться там звонка из Штатов, а за ним последовал доктор Пэксли, бормоча под нос, что нужно пораньше лечь спать. Фортуна вывел нас троих на холод и по темным улицам повел к закопченным стенам президентского дворца. Из тени появился ополченец, поднял ствол своего АК-47 и окликнул нас лающим голосом, но Фортуна что-то спокойно сказал, и всех пропустили.