рассмеялась она мне в лицо так гадко, что напоминала демона в обличье ребёнка. – Он любит Свету!

Мою сестру. Зачем ты ему?! Посмотри, весь двор об этом знает! Он ей уже признавался в любви!

Как только я это услышала, я как в бездну провалилась. Всё резко поблекло, потеряло краски, стало чёрно-белым в моих глазах и лишилось смысла. Я не заплакала, не впала в ступор, мне просто хотелось не быть.

«А почему я не спросила напрямую у Севы о его чувствах к Свете? Почему сама ему в чувствах не призналась?» – задумалась об этом я много лет спустя, повзрослев и став более прямолинейной.

Я не решилась на поступок, который бы опроверг или подтвердил полуубийственные для меня слова. После этой ужасной информации детское безудержное желание гулять было заляпано огромными чёрными кляксами, и белый детский день, неумолимо стремящийся к концу багряным закатом, казался спуском в преисподнюю. Первый раз в жизни я захотела убить человека. С трудом пересилив и обуздав свою злость, я убежала домой, не попрощавшись ни с кем из ребят.

Находясь в забытьи, но не выдав своего состояния взрослым, я быстро покушала, сходила в душ, почистила зубы и легла в кровать, надеясь, что получится заснуть и всё закончится. Только спать не хотелось. Ревность сдавливала мне горло, колотила меня палками, грызла, как полевая мышь грызёт зёрнышки, и этими зёрнышками были кусочки моей души, рассыпанной и брошенной на бескрайних полях, где вольно гуляют безжалостные холодные ветры. Меня морозило. В попытках закрыть глаза ко мне подступало непреодолимое желание завыть со всей мочи, так, чтобы мир рухнул и никогда больше не существовал. Но ревность была моей тайной, никто об этом не знал, и я лежала молча, не закрывая мокрые и опухшие от слёз глаза, продолжая бесшумно плакать под одеялом. Я хотела не родиться, не видеть этого мира и не чувствовать эту боль, медленно убивающую меня, – боль, с которой я не могу справиться, которая возникла ниоткуда, и неизвестно, когда она закончится.

Маленьким ребёнком я решила перестать быть заложником своих чувств, чтобы поступки других людей и их прихоти не отзывались во мне дикой болью, сопоставимой с желанием умереть. Я хотела стать свободной. Тогда я не знала, что свобода подразумевает не отсутствие сердца, а наличие разума, не роботизированность души, а культуру отношений. Я была уверена, что научусь контролировать свои эмоции и чувства, выдрессирую их, не буду влюбляться, действуя с холодным прагматичным расчётом.

Вместе с похотью, стыдом и ревностью в тот год я познакомилась со своим собственным рабством.

Изнасилование

Много воды утекло, много что произошло. Но есть события в жизни, которые впечатываются в память навсегда, которые судьбоносно и бесповоротно влияют на дальнейшую судьбу, которые оставляют след. А изгладим этот след будет или нет, решает каждый сам для себя.

Когда я пошла в начальную школу, отношения с одноклассниками у меня не складывались. Я ни с кем не дружила, но и не конфликтовала, держась обособленно и независимо.

Когда я перешла в старшую школу, вектор взаимоотношений с одноклассниками перешёл в пассивное бездействие и смирение с сложившимися обстоятельствами. В меня плевали, меня били, мне не давали прохода, дабы не упустить возможность лишний раз напомнить, что я – низшая раса, существо, которое заслуживает насилия и унижения без шанса на жалость и сочувствие. Я не хотела бить в ответ, я не могла позволить себе превратиться в тех монстров, которые меня окружали.

Я одевалась не так, как они, я вела себя не так, как они, я мыслила не так, как они, за это они меня уничтожали. Обезумевшей толпе свойственно ненавидеть то, чего они не понимают. Ещё со школьной скамьи я близко и болезненно познакомилась с ксенофобией.

Со мной не здоровались, не разговаривали и уж тем более не дружили. Если мне удавалось перекинуться хоть одной фразой за целую учебную неделю с кем-нибудь из моего класса, это была для меня большая радость. Так продолжалось до окончания школы: долгие годы изоляции и насилия при видимой картинке условной нормальности.

Учителя делали вид, что ничего не происходит. Классный руководитель для галочки грозила пальчиком моим обидчикам, при этом ясно давая мне понять, что отчислять за насильственные действия в мой адрес из школы никого не будут. Муж классного руководителя был бандитом; она тоже была на тёмной стороне и всячески выгораживала, оправдывала зло.

Меня толкали, пинали, выкидывали мой портфель и учебные принадлежности из окон на улицу. А те, кто не применял ко мне физического воздействия, смеялись над всем происходящим: для них это было шоу, они гоготали во всё горло в качестве аплодисментов за предоставленную им возможность полюбоваться издевательствами над живым человеком. И мне казалось, что ничто и никто не в силах избавить меня от этого кошмара наяву, нужно просто молчать и терпеть. В какой-то момент в моей голове возникла мысль о самоубийстве. Я долго рассуждала сама с собой о том, как это сделать менее болезненно для своего тела. Думала, думала, а потом меня вдруг осенило.

– Если меня не станет, то никто особо и не заметит моего отсутствия, найдут другую грушу для битья. А если я добьюсь того, чего не смогут они, выйдя из-за школьной скамьи? Что, если я стану круче их? Что, если мне все их изуверства только на пользу?

Вызов, брошенный самой себе, желание поиска кратчайшего пути в жизни, чтобы утереть всем нос, спортивный интерес к будущему – всё это было со мной все те жуткие, безнравственные, полные страдания годы. В моей голове созрел план. Я во что бы то ни стало докажу этому миру, что имею право на существование! Я буду жить назло всем и всему! Я буду жить! Я буду! Я буду! Я буду!

Самым запоминающимся, острым и исковеркивающим мою действительность стало событие, которое произошло со мной в стенах школы, когда мне было одиннадцать лет.

Шестой класс, октябрь. За окном осень, в кабинете недружелюбные одноклассники, идёт урок. Я захотела в туалет, но, всегда стесняясь отпрашиваться на уроке, терпела, даже когда было очень тяжело. Заявлять об этом во всеуслышание мне казалось чем-то постыдным и некрасивым.

Звонок с урока. Я вскочила из-за парты так, что чуть не снесла её, больно ударившись бедром об угол стола, и ринулась в туалет. Закрытых кабинок у нас не было, и получалось, что выставляешься напротив входной двери на всеобщее обозрение, если у тебя нет двух запасных рук.