стал тратить время на то, чтобы рыться в памяти, он повернулся к ближайшей стене и нарисовал дверной проём. Он вёл мел по стене, не отрывая руки, пока линия не пролегла от пола и до пола, обрисовав дугу чуть выше Марикова роста.

И дверь открылась.

Это было просто отверстие в стене — никаких створок, — откуда потянуло свежим воздухом. И чем-то ещё. Какао. И кардамоном. Марик вспомнил запах и шагнул в темноту, не колеблясь более ни секунды.

Марик позабыл, каково видеть сны.

Сны — не кошмары. Когда он был маленьким, ещё до травмы, ему, бывало, снилось всякое — и замки, и драконы, и полёты в воздухе, и он любил свои сны. Как давно это было!

Марик шёл по узким тоннелям, и они были совсем нестрашными. Честно говоря, они и вовсе не напоминали тоннели метро, которые ему доводилось видеть наяву. Где-то журчала вода, а где-то стены оплетали растения, но это был не хищный плющ из кошмаров, а нежные побеги с маленькими белыми цветами. Пахло шоколадом и пряностями, Марик вдыхал запах и старался дышать медленнее. Приглядевшись к одной из стен, он увидел, что она покрыта чешуйками. Чешуйки глянцево мерцали в полумраке. Марик прикоснулся к стене пальцем. Потом поднёс палец к лицу. Шоколад. Пахло шоколадом. Марик отколупал одну из чешуек и положил в рот. Во сне — можно. Удивительная горечь разлилась по нёбу: это была не та горечь, какая бывает от противной микстуры, а новый для Марика вкус изысканного лакомства. Горечь уступила место чему-то солёному и даже… острому? Марик застыл, прикрыв глаза, стараясь распробовать все оттенки вкуса. Соль? Перец? Язык щипало, но Марик ни за что на свете не хотел, чтобы это заканчивалось.

Он погладил стену рукой и пошёл дальше. На свет.

И проснулся.

* * *

Очевидно, что Марикова жизнь основательно изменилась с этого дня. Засыпая, он клал на прикроватный столик кусочек мела — мадемуазель Дюбуа, которая оказалась его двоюродной тётей, объяснила, что для этого годится любой мел. Да без мела засыпать тоже можно: достаточно того, что Марик смог продолжить себе выход единожды. Но Марику было спокойнее таскать в карманах кусочки мела даже наяву.

Кошмары закончились, вместе с ними раз и навсегда прекратились постыдные ночные постирушки и визиты к врачам, складка на мамином лбу разгладилась. В хрустальной конфетнице больше не переводились шоколадки, и прибегая из школы, Марик всякий раз гадал, какой вкус будет сегодня: морская соль? Розовые лепестки? Чили? Или, может быть, дроблёный миндаль? Мадемуазель Дюбуа, перед тем как уехать обратно в Брюссель, научила Мариковых родителей отличать хороший шоколад от поддельного и обещала на Рождество собрать для них посылочку настоящих бельгийских лакомств.

* * *

Говорят, снаряд не бьёт дважды в одну и ту же воронку.

Марк тоже знал эту поговорку и уже много лет ездил в метро, не вспоминая о пережитом в детстве. Когда поезд вдруг затормозил с противным скрежещущим звуком, неоновые лампы нервно мигнули, издалека — но ближе, чем того хотелось бы, — раздался страшный грохот. Вагон с силой тряхнуло так, что мало кто из людей удержался на ногах, Марк почувствовал во рту знакомый металлический привкус.

Динамик громкой связи ожил и зашипел:

— Крушение… ожидайте… ведутся работы… — потом шипение заглушило остальные звуки, динамик похрипел ещё некоторое время и сдался. Стало тихо. А потом в тишине заплакал ребёнок.

Девочку звали Лена, ей было всего семь лет, и она впервые — именно сегодня! — ехала в метро одна. Бабушка посадила её в поезд и рассказала, на какой станции выходить, а там Лену должна встретить учительница и отведёт в концертный зал: сегодня самый-самый важный экзамен. Лена одной рукой обнимала скрипичный футляр, а второй вцепилась в Марка. По её личику катились слёзы.

— А если спасатели нас не найдут? А если мы задохнёмся? А если я опоздаю на экзамен? А если свет погаснет?

Словно в подтверждение Лениных слов одна из двух ламп нервно замигала и погасла. Половина вагона погрузилась в полумрак.

Марк опустил свободную руку в карман плаща, чтобы достать носовой платок, и пальцы его наткнулись на что-то твёрдое. Мел.

Марку стало смешно и щекотно. Он присел перед Леной на корточки и серьёзно спросил:

— Где, говоришь, твой концертный зал?

* * *

Можете себе представить заголовки газет и новостные телевизионные выпуски за тот день. Город, да что там город, весь мир только об этом и говорил ещё неделю. Потом всё понемногу забылось: людям свойственно забывать то, чему нет рационального объяснения. Лена (а вместе с ней десяток пассажиров из вагона) не смогли объяснить, каким образом они оказались на сцене концертного зала Дворца творчества юных, и почему они вышли (по словам очевидцев) из-за кулис, где не было никакого входа. Там и помещения толком не было: так, подсобка, где хранились швабры и вёдра. Они что-то твердили о тоннелях метро, а некоторые смущённо добавляли, что в тоннелях вкусно пахло, как будто они шли не по метрополитену, а по цехам кондитерской фабрики. Никто не смог объяснить, каким образом пассажиры из потерпевшего крушение состава оказались за несколько километров от места крушения, никто не смог объяснить, как именно они выбрались из покорёженного поезда, к которому спасатели смогли прорыть путь под завалом только много часов спустя.

Но спустя некоторое время всё забылось.

Людям свойственно забывать непостижимое.