— Ладно! — крикнул он. — Играем в прятки, без правил!

Я развернулся и принялся громко считать. Сначала был слышен хруст его шагов по гравию, а потом — ничего. В ту секунду, как досчитал до тридцати, я прыгнул в сторону, на тридцать футов, ожидая услышать хлопок пейнтбольного ружья, но отца поблизости не было.

В русле просматривалось несколько песчаных участков, и на одном из них можно было различить вереницу широко разнесенных свежих следов, ведущих вдаль. Я прыгнул туда, не касаясь гравия, и пошел прямо по ним.

Мне было нужно найти его и не оказаться подстреленным. Но прыгать я мог сколько душе угодно. Внутри излучины расстояние между шагами на песке сократилось, но они тянулись еще футов пятьдесят и наконец прерывались посредине русла. Прерывались.

Папы там не было, и поблизости не было ничего такого, на что он мог бы встать. На долю секунды я задумался, а может… может, папа…

Шарик с краской попал мне в зад. Он не причинил такой боли, как предыдущий, однако ранил мою гордость. Я закрутился в прыжке и отлетел в сторону, на десять футов, поскальзываясь — за мной, должно быть, обвалилось фунтов десять грязи, и телепорт колебался в воздухе, где я только что был. Сжимающийся, блекнущий телепорт.

Папа вышел из-за кустарника. Ружье болталось у него на боку.

Я указал на череду следов на песке:

— Ты что, прыгнул?

Он засмеялся так, что было похоже на лай:

— Нет уж, дудки! Я всего лишь повернулся и пошел обратно по собственным следам! — Он махнул рукой в сторону камней у своего укрытия: — Сошел с песка вон там, и дело в шляпе.

Потом указал на землю пальцем и покрутил им, словно размешивая напиток соломинкой:

— Еще раз.

Я повернулся и стал громко считать. Он побежал, крикнув через плечо:

— Смотри не только на следы!

Примерно этим мы и занимались весь следующий час. Играли в прятки с правилами (это когда я не мог прыгать, пока не увижу его), и в салочки (при этом я должен был коснуться отца и исчезнуть, не дав себя подстрелить), и в колдунчиков (я мог прыгать только внутри большого квадрата на песке, пока папа стрелял, выстрел за выстрелом). Один раз он задел край телепорта, на противоположном конце которого я находился, и шарик с краской разорвался, разлетелся на пластиковые ошметки и фонтан брызг. В другой раз я прыгнул слишком поздно, и шарик влетел следом за мной, пронесся сквозь кустарник, четко повторяя мою траекторию, но миновал меня.

Отец был удивлен:

— Ого! Я, кажется, никогда такого не видел раньше!

В папином представлении телепорт — это что-то вроде волны от плывущего корабля. Я оставляю позади себя нечто похожее на турбулентность, а может, даже дыру.

Когда я прыгаю второпях, поскальзываясь, этот шлейф еще больше, он утягивает с собой много всякой фигни. Когда я сконцентрирован, телепорт если и появляется, то совсем крохотный, и исчезает почти сразу.

Мы наигрались вдоволь. Когда папа сказал «достаточно», у меня уже была очередная отметка на правой лопатке, но он и сделал семьдесят заходов. Папа дал мне выстрелить двенадцать раз по валуну — достаточно, чтобы разрядить последний картридж с углекислотой, и только после этого мы отправились домой.

Он ничего не сказал про то, что я матерился, а я — про то, как он подстрелил меня в ногу.

Мы были квиты.

По вторникам и четвергам я занимался карате.

У мамы была докторская степень по французской литературе, но она не работала. Я находился у нее на домашнем обучении. Она объясняла мне, что в обычной школе я бы умер со скуки, но однажды я слышал разговор, который родители вели на кухне, думая, что я сплю.

Папа сказал:

— Но что мы можем с этим поделать? Он еще слишком маленький для того, чтобы постоянно хранить такой большой секрет. Это нечестно по отношению к нему и слишком опасно. Может быть, потом, когда подрастет.

А мама в ответ:

— Он не ребенок. Ни один ребенок никогда так не разговаривает — он взрослый маленького роста. Ему придется сталкиваться с детской логикой и обдирать коленки, когда мы не сможем подстраховать его. Ему нужны друзья.

В качестве компромисса были выбраны занятия карате. Домашнее обучение предполагало еще и хоть какое-то подобие физкультуры, так что спортивные занятия были мне необходимы.

Думаю, папа пошел на это из дисциплинарных соображений и еще потому, что, побывав на тренировках, предположил, что дети там не разговаривают между собой. Ну да, нам не разрешалось болтать во время занятий, но это была программа для учащихся начальной школы в двух кварталах отсюда — все дети одного возраста. Естественно, мы разговаривали.

Мне нравился наш тренер, сенсей Торрес. Он не признавал любимчиков, был вежлив и осторожен и постоянно держал под наблюдением Полли МакЛенда.

Полли остался на второй год в пятом классе и ростом выдался точь-в-точь как сенсей Торрес. Он занимался карате с первого класса, имел зеленый пояс.

И еще — был очень вредный.

Мы все тренировались делать кумите с партнером. Это когда кто-то атакует ударом кулака, а другой делает блок и наносит ответный удар. Мне в партнеры достался Полли, и вскоре я понял, что его не интересует отработка приемов, ему обязательно нужно было причинять боль.

На занятиях существовало определенное правило «без контакта». Если ты делаешь выпад ногой или рукой, нужно остановиться, прежде чем ударишь. Этого правила придерживались строго, и если кто-нибудь его нарушал, он должен был прекратить поединок и даже запросто мог вылететь с занятий. Полли это знал. Кто-то из ребят рассказывал мне, что в четвертом классе Полли выгнан и из секции за постоянные нарушения и позволили вернуться только в прошлом году.

Вместо того чтобы исправиться, Полли нашел другой способ причинять боль: стал превращать свои блокировки в удары. Он делал блок настолько крепким, что партнер непременно оставался с синяками. Эффект был как от пейнтбольного шарика, выстрелившего в бедро прямым прицелом.

Тем не менее в тот день, стиснув зубы, я продолжал с ним бороться. Чтобы ударить с нужной силой, Полли приходилось отступать назад, наклоняясь перед тем, как встать в блок, что требовало от него начать движение практически до того, как я делал выпад. Но вот наступила моя очередь, я поменял ритм, выступил вперед, но слегка задержал выпад. Он сделал блок, но не успел и пропустил мою руку. Получилось, что она зависла у него прямо перед самым носом.

Сенсей Торрес засмеялся и велел всем поменяться партнерами. Позже он сказал мне: «Глаз-алмаз у тебя, Грифф! Но борешься ты плохо. В настоящей схватке не сможешь отразить удар, который еще не нанесен».

Полли подождал в раздевалке, пока я переоденусь, чтобы идти домой, и загородил передо мной выход.

— Эй ты, подлиза жалкий, думаешь, ты такой крутой со своим тупым приемчиком? Думаешь, выставил меня посмешищем перед сенсеем?