Детский рай — взрослая территория.

Кстати, детство — это то удивительное время и место обитания человека, когда он еще ничего не боится и не отягощен предрассудками. Ребенок еще не знает, что пауки — это страшно и опасно; быть искренним — не только неприлично, но глупо и зачастую невыгодно; быть другим, непохожим, инаким, особенным — недопустимо. Может, поэтому все дети — гении и только с течением лет постепенно забывают об этом?

Еще одна отличительная особенность всех без исключения книг Угрюмовых (как сольных Виктории, так и совместных) — это «детское» неприятие «взрослой» ксенофобии.

Комментируя «Голубую кровь», например, многие критики апеллируют к тому, что тема была выбрана соавторами не случайно: дескать, Олег Угрюмов, будучи исследователем и коллекционером членистоногих, автором многочисленных научно-популярных статей, не мог не привнести любимую тему в совместную книгу. Ну что же, добавлю, что до того, как Угрюмовы профессионально занялись изучением членистоногих и насекомых в условиях неволи, в их собрании находились змеи, амфибии и рептилии. Даже такие таинственные существа, как шлемоносные василиски.

Но думаю, что не любовь к таким экзотическим питомцам провоцирует антиксенофобскую позицию Виктории и Олега, а, напротив, способность органично воспринимать окружающий мир, полагать всякое существо достойным любви или, по крайней мере, уважения способствует таким «экзотическим» увлечениям. И тому, что одной из основных тем, которые красной линией прослеживаются уже в дебютном романе Виктории Угрюмовой «Имя богини» и тем более во всех следующих книгах, является тема антиксенофобии.

Миры Угрюмовых населены симпатичными, хотя и странными существами. Древними богами и не менее древними драконами, вопреки привычным представлениям охраняющими и оберегающими «малых сих» даже ценой своего бессмертия; летающими ведьмами и инопланетными наблюдателями с неиссякаемым запасом юмора и иронии; немецкими танкистами и белорусскими партизанами — друзьями навек; отвратительными и смертельно опасными чудовищами, которые лучше иных рыцарей знакомы с понятиями долга, чести и благородства.

И наконец, обитатели мира «Некромерона»…

Некроманты, троглодиты, минотавры, вампиры и оборотни, восставшие из могил скелеты и утопленники, привидения и нетопыри, грифоны и горгульи — все они предстают перед нами как положительные персонажи. Нам, читателям, изначально предлагают любить тех, кого на протяжении веков, во множестве сказок, легенд, преданий и популярных литературных произведений, учили ненавидеть и бояться.

Авторы же предлагают нам посмеяться. Юмор — сильнейшее оружие в борьбе со страхом, не зря тираны и диктаторы более всего боялись комиков и шутов, а не таких же тиранов с их вооруженными до зубов армиями. Более сильным оружием, нежели смех, против страха может быть только любовь.

Наши страхи — это нереализованные возможности любви.

«Любовь, в том числе, — преодоленный страх», — писала Виктория Угрюмова в эссе «Евангелие от потерянных».

«Некромерон» — книга-праздник, в том смысле, в каком мы говорили о Рождестве.

На этом кусочке пространства и времени волею авторов, верящих в чудо, возможны некромант-пацифист и скелет-патриот, голем с манерами и привычками английского дворецкого — существо, которое приравнивается к небожителям; нетопырь, страдающий бессонницей, добродушный минотавр, вооруженный папенькиным боевым топориком и маменькиными наставлениями; гигантский паук, людоед по профессии и романтик по призванию. И их просто невозможно не полюбить.

«А бог смерти вдруг возжаждал оберегать представителей мелкой нечисти (и правда, очень симпатичных) — какой же он после этого бог смерти?» — с обидой за бога пишет Елизавета Дворецкая в своей статье о «Кахатанне».

Такой вот бог смерти, хреновый.

Как существуют «плохой» прорицатель Каббад из «Голубой крови», больше любящий людей, чем богов, которым служит; «неправильный» некромант, мечтающий о научных исследованиях, а не о власти и славе; не менее «странный» бог аухканов — чудовищ, который не хочет мстить людям только потому, что понимает, сколь страшной и жестокой будет его месть.

Еще одна особенность, которая прослеживается во всех книгах Угрюмовых: враги здесь становятся друзьями, история — мифом, время — вечностью.

Бессмертные боги с радостью умирают за смертных; немцы любят партизан и пользуются у них не меньшей симпатией; славный полководец и герой многих войн становится во главе войска чудовищ против своей возлюбленной, отца и брата, ибо верит в правоту братьев по крови; драконы дружат с рыцарями; а король, начинавший с того, что хотел истребить самую память о своем кузене-некроманте и его «нечистом» воинстве, до безумия тоскует по замку, в котором пил на брудершафт с друзьями умертвиями. Детский рай.

* * *

В мировой литературе с раем не очень сложилось.

«„Потерянный рай" — это книга, которую, однажды закрыв, уже очень трудно открыть», — писал Сэмюэль Джонсон. Ирония едкая, но в этом много правды. Дантов ад великолепен в своем кошмаре и ужасе. Подобного гениального произведения про рай, пожалуй что, и не существует. Зато существуют «святые острова», «радостная земля», «детский рай», созданные Диккенсом, Честертоном и, конечно же, Вудхаусом с его удивительно светлыми, теплыми, чистыми и невероятно смешными историями о Бландингском замке и его обитателях.

Если уж всякий критик в своей статье о книге априори обязан рассматривать, продолжателем чьих традиций являются авторы, то я рискну заявить, что эти традиции были заложены Вудхаусом, Честертоном, Джеромом и Эдмоном Ростаном с его умением описывать ту предельную любовь и ту предельную ненависть, которых как бы и нет в реальной жизни. И заявление мое отнюдь не голословно.

Угрюмовы не случайно собрали несколько изданий Вуд-хауса (в том числе и на языке подлинника), включая последнее российское, самое полное на русскоязычном пространстве. То же касается и обожаемого ими Честертона, которого они полагают одним из лучших эссеистов современности. В огромной и «всеядной» их библиотеке вообще обращают на себя внимание мини-коллекции книг любимых писателей и поэтов: Акутагавы, Вийона, Превера, Нерваля, де Эредиа, Булгакова… Впрочем, перечислять бессмысленно — таких «коллекций в коллекции» десятки. Автора этих строк особенно тронуло мини-собрание Э. Ростана: французское издание 1890 года; двухтомник в одной книге, изд-ва Маркса 1898 года в «мраморном» переплете; чудесный том с голубыми акварелями; три или четыре издания попроще, включая «макулатурные» книги советского периода, что скоро станут раритетными; и совершенно потрепанный томик, который не улучшила даже скрупулезная реставрация. На вопрос, зачем вам это несчастье — абсолютный и уродливый дубль жемчужин коллекции, они сказали хором: «Он никому не был нужен, его никто не купит, а так быть не должно, — нам его стало жалко».

Но мы теперь об ином.

Если это рай, спросит нас искушенный читатель, то отчего же во всех книгах не обходится без войн и сражений?