В кабинете стало почти тихо. Теперь звонил – звонил бесконечно – только один телефон. Тот самый. Главный. «Для получения, понимаешь, указаний» – как, похохатывая, полуворчливо-полушутливо говорил предшественник. Звонил истерично, длинно, и в звонке были последние пароксизмы надежды.

Человек в костюме вдруг представил себе улицы города, в котором находился. Города наверху. Представил себе лица детей. Именно детей. На последнем звонке во вполне обычной московской школе, где он был недавно. По аналогии с этим звонком. Тоже – последним…

«…Восемь минут. Нет, уже меньше. Три, наверное. Или – и вовсе две?!»

В эту секунду им овладело обычное человеческое чувство, чистое и сильное, – такого он не позволял себе уже много-много лет. Ему стало жалко – до слез, до удушья жалко детей, лица которых он вспомнил невероятно отчетливо. Полные веселья и смеха, несмотря ни на что.

Через минуты они умрут. Он не думал сейчас ни о договорах, ни о себе, ни о чем – кроме этих лиц живых детей, которые странным и страшным образом были в то же время уже мертвыми. Хотя они играли после школы, готовились к ЕГЭ, просто бездельничали…

«…Три минуты? Нет, точно уже две…»

– Вас проклянут, – тихо сказал человек в костюме. Сейчас его голос не был наигранным. Сейчас его голосом управляли не эмоции, а холодный рассудок политика. Он говорил искренне. – Вы не понимаете, что наделали. Проклянут вас. Проклянут Россию. Проклянут весь наш народ. Вы обрекли сотни миллионов… миллиарды, наверное… На века, на долгие века эти слова – «русский», «Россия» – станут синонимом…

– Подождите, – попросил человек с экрана. Тоже очень простым и усталым голосом. – Постойте. Вы всерьез думаете, что проклятье тех, кто проклят, чего-то стоит? Я успел просмотреть сегодняшние новостные ленты. Совет Европы рекомендовал странам – членам ЕС признать педофилию сексуальной ориентацией. Они уже который месяц ведут войну с нами, не желая признать, что ведут эту войну, распихивают по углам своих чопорных и не очень городов новые и новые гробы, затыкают запретами и дискредитациями рты своим любимым журналистам, без суда сажают в психушки родителей погибших солдат и жен погибших офицеров… болтают и болтают об очередной «миротворческой операции на восточноевропейских территориях» – и одновременно у себя дома признают это ориентацией. А месяц назад они официально и полностью отменили половые различия. Так сказать, отменили природу декретом; было бы смешно, если бы не было так страшно. Понимаете, завтра они признают каннибализм. Послезавтра официально отменят любовь к родителям… Потом… я не знаю, у меня просто не хватает фантазии, я старый уже человек, и мой разум недостаточно гибок для такой… моральной акробатики. Но я знаю, что мир, в убийстве которого вы нас обвиняете, давно мертв. Мы, может быть, последняя часть этого мира, где еще теплится остаток нормальной жизни. Этот огонек стараются погасить. Упорно. Больше ничего не замечая, хотя половина суши во власти либо религиозных изуверов, либо откровенных дикарей и садистов. И вы стали пособником в этих попытках погасить наш огонек. Вы запутались и испугались. Вчера вы подписали указ…

– Откуда вам это известно? – перебил собеседника человек в костюме.

Человек на экране покачал насмешливо головой:

– Я могу вам даже фамилии наших информаторов назвать, это уже ничего не изменит… но зачем? Мы до последнего надеялись, что вы переборете свой страх. Тогда был бы шанс – пусть и с огромными потерями – остановить врага, нанести ему одно из тех сокрушительных военных поражений, от которых он отвык и которых боится, переполнить привезенными с Востока гробами улицы его городов, чтобы их стало уже не спрятать, и установить пусть шаткий, но мир. А дальше строить свое под защитой победы. И, может быть, излечить в конечном счете и всю нашу планету. Не только от мерзости, которая поразила мозг… мозг белых людей, но и от иных, не менее опасных, хотя и не столь заметных – пока! – болезней. Но вы разрушили этот шанс, когда сообщили о подписании указа нашим врагам. Сообщили даже до опубликования его в СМИ. Это ведь должно было произойти сегодня вечером? Вы обвиняете в том, что мы убили. Но вы не убили. Нет. Вы отдали на долгую и медленную смерть. На поругание. Хуже – на посмешище. Если для вас это все – просто смешные слова, то для нас – нет. Все еще нет. Лучше бушующий огонь и попытка, почти невероятная попытка начать с чистого листа, чем медленное и постыдное умирание, пусть и в благополучии. Впрочем… благополучии для единиц. Не так ли? – Глаза с экрана словно бы заглянули прямо в душу хозяину кабинета. – Для остальных – гигантские лагеря психологической корректировки? Как в Белоруссии, на Украине, на Балканах и в центральных штатах США? Массовый выпуск радостных граждан нового мира и утилизация тех, кто не может или упрямо не хочет ими становиться?

– Это была единственная возможность… – Человек в костюме говорил с трудом. Он привык и умел лгать, но сейчас ложь обжигала ему горло и язык, на самом деле обжигала, хотя еще полчаса назад он бы только усмехнулся, если б ему сказали, что такое возможно не в глупой книжке. – Условия не так уж тяжелы… Мы даже получим компенсации за разрушенное в последние недели… частичные, но компенсации… – Он поймал себя на том, что говорит обо всем этом в будущем времени, хотя это уже невозможно, он ужаснулся, но по инерции продолжал: – Россия сохранится… пусть и с территориальными потерями… мы могли бы создать истинно русское государство… нам бы позволили… поверьте, я думал о России в первую очередь… – И теперь вдруг понял, что оправдывается, причем глупыми словами, пытаясь понравиться собеседнику, – и замолчал.

– Я верю, – неожиданно сказал человек с экрана. – Верю в то, что вы хотели блага. Мира. Спасения. Просто мы по-разному видим Россию. Мы – люди из разных миров и по-разному смотрим на вещи. И дело не в территориальных потерях, не в смене названия, и не такое бывало в нашей истории – хотя, согласитесь, «Восточноевропейская Российская Конфедерация» звучит достаточно нелепо… – дело в том, кому вы собрались сдаваться. Вы сдаетесь не врагу. Вы сдаетесь вампиру. Который высосет нас, последний живой кусочек Земли, а потом все равно подохнет. Потому что не умеет жить, иначе как высасывая чужие жизни. Он не завоеватель, не покоритель, не победитель, даже не разоритель – это все человеческое. Он просто вампир… И еще. Вам не надо было за все это браться. Вообще. Россия – не ваш уровень… – Собеседник на экране опустил голову, помолчал устало. Молчал и хозяин кабинета. Потом седая голова поднялась, и человек в костюме поразился – человек на экране грустно и светло улыбался: – Вот и кончено. Мы никогда не увидимся здесь… но я верю, что потомки вспомнят нас не злым словом и не восхвалениями – а беспристрастно. – Он бросил взгляд куда-то влево и сказал задумчиво, словно бы читая лекцию курсантам: – Итак, эра подошла к финалу – первые боеголовки упали на восточное побережье США. Меньше чем через минуту ответные будут в Москве… а ПВО неплохо работает вообще-то, молодцы мужики… Не о чем больше говорить. – И добавил, называя человека в костюме на «ты», как называл когда-то давно, в совсем другом мире, где было стократ больше живого солнечного света, пронизывавшего стремительно летящие мимо дни и озаряющего неспешные и, конечно, счастливые годы впереди. Куда все это ушло?! Почему?! – не понимал человек в костюме. Он хотел спросить об этом, но не успел, потому что услышал последнее слово: – Прощай.