поднос с едой сначала мне. Я вежливо отказался, попросив пустой поднос, сок и еще один пустой стакан. Та поняла, кто я есть, растворила улыбку на своем лице и передала посуду. Два американских дяденьки получили свои подносы в полном объёме и недоуменно посмотрели на меня.

Я, не меняя позу, косился на их подносы. Дядьки приоткрыли контейнеры и тут же закрыли. Улыбки испарились, физиономии стали кислыми.

Ну, теперь мой ход.

Я нырнул рукой под кресло к своей сумке и стал по очереди доставать, хлеб, колбасу, сыр, банку огурцов и с ликующей улыбкой поставил на свой столик бутылку коньяка.

Достав складной нож, я чинно порезал на порции продукты, открыл литровую банку с огурцами и соорудил два огромных бутерброда. Положив их на салфетки, я жестом предложил своим спутникам. Видно, они были очень голодны и отказаться от такой картины не смогли. Уверенным движением я распечатал коньяк и протянул руку с бутылкой к уже пустым стаканам американцев.

«Ес! Гуд!» — заголосили дядьки и подняли стаканы. Я улыбнулся, опрокинул свою порцию спиртного и, крякнув, стал закусывать. Коньяк приятным теплом разлился по организму, я налил еще по одной, уже раскрасневшимся американцам. Выпили, закусили.

— Гринпис? — с вопросительной интонацией указывая на меня пальцем спросил американец.

— Ну да, Гринпис, если вас, сайгаков, надо от голода спасать, — произнёс я по-русски.

Из всего сказанного дядя, видать, понял только слово «да».

«Уан момент!» — сказал крайний и подскочив ушел вглубь салона.

Вернулся он не один, а с девушкой лет 28, со жгучими чёрными волосами и длинноватым на мой взгляд носом. Она была одета в какой-то мешок, на расстоянии имевший очертания пальто.

Девушка, склонившись над креслами, на русском языке с глубоким английским акцентом, произнесла:

— Доброй ночи, меня зовут Линда, я переводчик, а это Бил и Сэм — они из общества спасения перелетных уток. Они попросили меня вам перевести.

— Окей, тогда давайте как-то усядемся вчетвером на трех креслах, и я, с вашего позволения, угощу вас.

Мы подняли подлокотники и, потеснившись, уселись. Линда села между мной и соотечественниками.

Я плеснул всем в стаканы оставшийся коньяк, сделал американке бутерброд. Мы выпили, вежливо дождались пока Линда утолит голод, и продолжили разговор.

— Бил сказал, что вы из Гринписа, в каком направлении вы работаете?

— Я, конечно, извиняюсь, но с чего он решил, что я из Гринпис?

— На вашей куртке написано «And Justice for all».

Опять куртка. Ну ладно, думаю, Гринпис так Гринпис.

— У нас еще не выработана концепция по Казахстану, — напал на меня стеб. Лететь еще пару часов, а тут такой случай постебаться над союзником, ну, не мог я это упустить. — Мы только решаем, что нам защищать, уток у нас никто не стреляет, все живы, летают, где хотят, клюют, что хотят, в общем у наших уток с нами нет проблем.

Линда с лицом отличницы переводила экологам на английский.

Сэм, размахивая руками, затараторил.

— Как так, во всем мире стреляют в бедных уточек, а у вас нет, вы, наверное, не в курсе, — перевела мне американка.

— Ну, как бы тебе объяснить, американец? Понимаешь, то, куда ты сейчас летишь, как ни крути, а все-таки восток, а там люди не совсем видят смысл покупать ружье, патроны, ехать за надцать километров кормить комаров, потом попадешь ли ты в ту утку — это еще большой вопрос. Да и что в ней кушать? А так как у нас народ мясной, то проще ту же утку купить в магазине и зажарить.

Линда закатывалась от смеха, но переводила.

— Так что уткам у нас безопасно, и вы можете к нам привозить своих, но за определённые деньги, — не унимался я.

Американцы удивлённо молчали.

Объявили о предстоящей посадке, и переводчица отправилась на свое место.

Я задремал и почувствовал, как шевелится моя куртка. Приоткрыв глаза, увидел, как Бил или Сэм пристегивает к моей куртке значки в виде летящих птиц и улыбается. Я закрыл глаза — пусть развлекаются.

Нас долго продержали на выходе из самолёта, так как ждали, когда подгонят лимузин бывшему президенту. Такой уж у нас характер, встречать бывших, как настоящих.

В аэропорту я получил свои коробки и переместился в сторону остановки 92 автобуса.

Так как всех иностранных граждан прогоняли через регистрацию в другом здании, то на выходе для соотечественников оказались только мы с ворчливым мужчиной из Домодедово.

Занимался рассвет, было промозгло, и возле остановки на улице я встретил курящую Линду.

— Вы же не из Гринписа, — улыбаясь, произнесла американка.

— Нет, конечно, но если вашим спутникам так хотелось, то я просто развлекался.

— Тогда что вы заявляете надписью на вашей куртке?

— Справедливость для всех. И больше ничего.

Я написал переводчице свой телефон, на случай если вдруг будут затруднения в нашем городе и прыгнул в Икарус-колбасу под 92 номером. Я ехал, и в голове волей-неволей возникали все персонажи, которых я встретил за эти два дня: и Руслан из гостиницы, и дед мороз с базара, и женщина-таксист, и американцы. Я устроился поудобнее так как ехать часа полтора, и шёпотом в воздух сказал: «And Justice for all».

Шел мокрый снег. Он хлестал под наклоном и, ложась на землю, превращался в грязную массу. Сквозь наполовину забрызганные окна автобуса ничего не было видно, но, зная город, как пять своих пальцев, по расположению фонарей и остановкам, я четко знал, где я нахожусь. Автобус с гулом и надрывом ехал вверх по наклону и повернул на проспект «50 лет октября». Дальше пошел бодрее, так как дорога уже была ровная.

Я вышел на остановке на проспекте «Правда», перед выходом свистнул водителю:

— Друг, не торопись, у меня груз! Задержись, пока вынесу!

Спасибо водителю, после того, как коробки выли вынесены, отъезжая, он приветственно посигналил, я махнул ему вслед рукой.

Встав в позицию бурлака, я поволок детскую радость в сторону дома.

Новогодний олень, обозвал я сам себя, когда остановился очистить колеса от снега на асфальтовом пятачке, посередине которого был чугунный люк с аббревиатурой АТС, Алма-Атинские Теплосети.

Я осмотрелся. Снег так же хлестал, и не думая переходить в тихую фазу.

Пропев про себя: «была тебе любимая, была тебе любимая, а стала мне жена» — я побурлачил дальше.

Пройдя по улице Шаляпина, я поравнялся с родным продовольственным магазином, в народе «Стекляшка», так как фасад «маркета» был стеклянным. Навстречу шел мужчинка алкогольного вида и улыбался.

— Брат, дай червонец, а то трубы горят.

— Да не брат ты мне, а трубы — рот открой