Сквозь пелену дождя Томаш наблюдает, как отара становится все меньше и меньше. Перед тем как скрыться за холмом, пастух, похожий теперь на черное пятнышко, останавливается и оборачивается назад. Может, недосчитался овцы? Или оглядывается на него? Томаш машет что есть силы. Трудно сказать, заметил ли мужичок его прощальный жест. Черное пятнышко исчезает из глаз.

Он возвращается в водительскую кабину. Там, на пассажирском сиденье лежит какой-то сверточек. В тряпицу завернуты ломоть хлеба, шмат белого сыра и крохотный запечатанный горшочек меда. Рождественский подарок? А когда же у нас Рождество, если точно? Уже четыре дня как прошло? Томашу ясно: он теряет счет дням. Во всяком случае, со стороны пастуха это очень любезно. Он тронут. И берется за еду. Пальчики оближешь! Он не может вспомнить, доводилось ли ему когда-нибудь есть такой вкусный хлеб, такой ароматный сыр, такой бесподобный мед.

Дождь перестает, и небо проясняется. В ожидании, когда просохнет зимняя дорога, он смазывает машину капелькой-другой масла. И затем с нетерпением трогается в путь. На въезде в городишко Ареш он останавливается и дальше идет пешком. И сразу же натыкается на самую настоящую аптеку.

– Я беру весь запас. У меня лошадей вши просто заели, – уведомляет он человека за стойкой, едва тот приносит уже привычную бутылочку лигроина.

– Вам бы спросить у Иполиту, нашего кузнеца, – советует аптекарь.

– А он-то тут при чем?

– Лошади – его забота, в том числе зараженные вшами, я так думаю. А что у вас с ногами?

– Ногами?

– Да. Что с ними?

– С ногами у меня все в порядке. А что с ними может быть не так?

– Я следил за вашей походкой.

– Ноги у меня вполне здоровы.

Передвигаясь дальше по городку спиной вперед на вполне здоровых ногах, Томаш находит кузницу Иполиту в конце узкой улочки. И, к вящему своему удивлению, обнаруживает, что у кузнеца имеется большущая бочка лигроина. Радости Томаша нет предела. Этого хватит, чтобы не только вдосталь напоить автомобиль топливом, но и облегчить его, Томаша, телесные муки.

– Дражайший, я беру все. А то у меня дюжина лошадок, и все вконец завшивели.

– О, так для лошадей эта зараза не годится. От нее им будет только вред. Уж больно дерет кожу. Вам бы специальный порошок, да смешать с водой.

– Тогда зачем вам столько лигроина? Для чего?

– Для автомобилей. Это такие новенькие механические штуковины.

– Прекрасно! У меня тоже есть такая, и у нее, кстати, просто волчий аппетит.

– Что же вы сразу не сказали? – оживляется простак-кузнец.

– Про лошадок я это так, к слову. Бедняжки.

Кузнец Иполиту сочувствует беде, приключившейся с дюжиной лошадок Томаша, и принимается участливо, пространно и обстоятельно объяснять, как смешивать противовшивый порошок с теплой водой и с каким тщанием смазывать им все части лошадиного тела, после чего надобно обождать, когда он высохнет, потом бережно счистить его щеткой, а лошадок вычесать скребницей. Дело это не скорое, но лошади заслуживают самого заботливого обхождения.

– Приводите ваших лошадок, я вам подсоблю, – прибавляет Иполиту в порыве неравнодушия к лошадям.

– Я не из местных. Здесь у меня только автомобиль.

– Выходит, вы проделали неблизкий путь ради снадобья для своих лошадок. Но такой порошок и у меня есть. Их у вас дюжина, говорите? Стало быть, шесть банок сгодятся вполне, а лучше восемь, для верности. Щетки-чесалки и скребницы тоже имеются. Первоклассные.

– Благодарю. Вы даже не знаете, как меня выручили. А лигроином, скажите, вы давно торгуете?

– Ну, где-то с полгода.

– И как идет дело?

– Вы первый мой покупатель. Сам-то я ни разу в жизни не видал автомобиля. Но, говорят, за такими каретами будущее. А я толк в торговле знаю. Собаку съел на этом деле. Тут главное что – поспевать за сегодняшним днем. Ведь старье никому даром не нужно. О товаре надобно трубить первым, выставляя его всем напоказ. Только так и можно загнать рынок в угол.

– Как же вы приволокли сюда такую здоровенную бочку?

– В почтовой карете.

При упоминании этого словосочетания у Томаша аж сердце подскочило.

– Только знаете, – прибавляет Иполиту, – я им не сказал, что это для автомобилей. Сказал, это, мол, для вшивых лошадей. А то эти почтовые возницы поднимают автомобили на смех.

– Да ну? А как скоро у вас ожидается очередная почтовая карета?

– Ну, может, через часок.

Томаш не просто бежит обратно к автомобилю – он летит пулей.

Когда он с ревом подкатывает к кузнице в дядюшкином «рено», смятенный, точно банковский грабитель, Иполиту удивленно, ошарашенно, испуганно и очарованно глядит на трясущуюся, дребезжащую диковину, которую Томаш подогнал прямо к его дверям.

– Стало быть, это он и есть? Уж больно здоровый и гремучий! И грозный с виду, в хорошем смысле слова, я бы сказал. Женушку мою напоминает, – кричит Иполиту.

Томаш выключает двигатель.

– Совершенно согласен. В смысле насчет автомобиля. Честно сказать, по мне, так он грозный в самом грозном смысле слова.

– Гм-м, может, вы и правы, – задумчиво произносит кузнец, смекая, что эта самая механическая карета погубит на корню не только его торговлю, но и всю жизнь. Он морщит лоб. – Ну да ладно, дело есть дело. Так куда заливать лигроин? Показывайте.

Томаш охотно тычет пальцем.

– Сюда, сюда, сюда и вот сюда.

Иполиту заправляет ему топливный бак, бочонок и все бутылки из-под отравы против паразитов. Томаш алчно поглядывает на бутылки. Одну из них ему не терпится вылить прямо на себя.

– Заглядывайте еще! – кричит Иполиту, после того как Томаш расплачивается за топливо, восемь банок противовшивого порошка для лошадок и щетки-чесалки со скребницами в придачу все для тех же лошадок. – Так не забудьте втирать против шерсти начиная с макушки, потом спину и дальше вниз. Бедные лошадки!

– Спасибо! Спасибо! – кричит в ответ Томаш, прибавляя газу.

За Арешем он сворачивает на отчетливо просматривающийся проселок. Он надеется, что карта, где второстепенные дороги едва обозначены, дальше снова выведет его на главную дорогу в объезд уже большого городка Низы. С этого проселка он сворачивает на другой, затем на третий. При этом их качество становится все хуже. Повсюду валяются камни. Томаш объезжает их, как может. Между тем местность кругом холмистая, будто вспученная – то поднимается, то опускается, – и что там дальше, впереди и по сторонам, не разглядеть. Неужели отец Улиссеш ощущал то же самое, когда плыл на свой остров, стиснутый в замкнутом пространстве посреди неоглядной морской шири?

Вдруг посреди бугрящихся, точно океанские волны, холмов проселок попросту исчезает. Четкий, ровный путь сменяется однообразной, безграничной каменистой пустошью, как будто дорога была рекой, распахнувшейся дельтой и вынесшей его в открытое море. Он продвигается дальше – и вот уже слышит внутренний голос, который предостерегает его и настойчиво советует повернуть обратно.