что лежала на нем, оказался вчерашний старик – он был мертв. Около ямы лежали еще трупы, ни одной живой души. Коня тоже не было. Безлюдная степь уходила во все стороны, ни следов, ни дорог. Трудно было представить, чем она живет, какие царства проходят по ней, чьи судьбы скитаются.

Еще раз Келагаст послужил ему – отвел руку неизвестных убийц. Сколько-то их еще будет впереди? Целящихся из засады, нападающих в открытую и… Млава.

Закопав старика и накрыв еще одного, чье лицо запомнилось с вечера, овчиной – хоронить всех у него не было сил – Ратибор продолжил путь. Степь – не пустыня, к закату он добрался до жилья, купил нового коня, и снова потянулась дорога.

Словно пороги, вырастали среди степного моря разбитые, стертые временем могилы. Зеленые пастбища и сияющие озера оставались ветрам. Войне, горю и надежде оставались люди. Все оставалось позади, волнами билось о грудь коня, расступалось, открывая Ратибору путь к неизвестности и смерти.

10.

Белый терем вынырнул из лесной чащи внезапно. Он стоял точно так, как показало волшебное зеркало: посреди веселой, покрытой желтыми и белыми цветами, лесной поляны, и его стройные башни выглядели нарядно и мирно под широкими, изукрашенными затейливой резьбой крышами.

Ратибор резко натянул поводья, и конь замер в густой тени могучих деревьев. Долго и мрачно глядел царевич на красивое, беззаботное строение, а перед его мысленным взором вставали совсем иные картины: навеки застывшее лицо брата, окоченевшие руки, сжимающие арфу; слышался бестолковый и жалобный плач лишенных хозяина струн.

«В степи – ты гость волка», – вспомнились вдруг слова зарубленного в яме старика-командира.

«Здесь – я гость волка», – сказал про себя Ратибор и решительно тронул коня вперед.

11.

Уже с раннего утра Млава чувствовала себя неспокойно. Ни обычные развлечения, ни шутки, ни болтовня старой ведьмы-служанки не занимали ее. Странное беспокойное чувство трепетало в груди. Оно не было ни пугающим, ни радостным – просто Млава знала: что-то должно случиться. Бесцельно бродя по замку, проходя анфилады комнат, покоев, спускаясь и поднимаясь по лестницам, она рассеянно скользила взглядом по предметам, словно ища тот, который откроет тайну ее странной тревоги, подолгу стояла у окна, следя за колышущимися в отступающем к лесу тумане изменчивыми тенями. Свободно проникавший сквозь распахнутые окна ветер шевелил волнистые пряди каштановых тонких волос. Иногда, прислушиваясь к чему-то внутри себя, Млава застывала то посреди комнаты, то с поднятой над шитьем рукой. Очнувшись, она снова возвращалась к прерванному занятию, но ненадолго – через минуту или немногим более снова рассеянно замирала, теряясь в туманных видениях, отрывками мелькающих в голове.

Ближе к полудню в ее памяти стали оживать звуки и картины: пение рогов и труб, ржание лошадей, темный блеск брони, склоненные головы… Закрыв глаза и вытянув вперед напряженное лицо, Млава вздохнула.

«Витязь! К замку едет витязь!» – родилась в голове мысль, наполняя тело радостным возбуждением.

«Как давно никого уже не было здесь! Как давно!.. Как долго она одинока!.. Витязь! Чудесный красивый юноша или зрелый мужчина – все равно – она заранее любила его, заранее не могла без него жить, она заранее знала, что погубит его, но что с того? Разве любовь не стоит смерти?»

Билось в нетерпеливом ожидании сердце, горели румянцем щеки, нервно ломали друг друга тонкие пальцы, туманился взгляд, уносясь к НЕМУ – она ждала, ЖДАЛА, ЖДАЛА!..

И он явился.

Зацокали звонко по булыжнику копыта коня, гулко прогрохотали по мосту, скрипнула дубовая дверь, и на лестнице раздались быстрые тяжелые шаги. Вот он прошел голубые палаты, розовый зал, где пол блистал, натертый для танцев, миновал золотую гостиную, восточную галерею и, подойдя к двери млавиной светлицы, резко распахнул ее. Словно бабочку порывом ветра, Млаву бросило навстречу ЕМУ.

Ратибор не успел даже вскрикнуть – чудесное виденье мелькнуло перед глазами, и он погиб.

Он прижал ее к закованной в кольчугу груди – желанную, любимую, ту, которую видел во снах и мечтах, и глухо застонал от безумного счастья, пронизывающего и терзающего его тело. А глаза-колодцы уже пили его страсть, высасывали ее безжалостно и бесконечно, и стоны понемногу слабели, уходили силы, сознание закатывалось за край жизни. Безумие стояло рядом…

«Келагаст!» – отчаянно вскрикнуло его сердце, и Ратибор очнулся, почувствовав жгучую боль в груди – раскалившийся камень, словно уголь, жег ее. Собрав последние силы, он оттолкнул Млаву и выхватил меч.

Взлетая вверх, сверкнула сталь, напоминая о возмездии, и замерла, дрожа, над головой Ратибора. Он не мог убить ее! Не мог! И никакое колдовство не было повинно в том, только он сам. Как он был слаб и растерян в эту минуту, как беспомощен. Он пришел убивать, но теперь не был уверен, что сможет хотя бы защитить себя. Как он был глуп и как страшно и беспощадно была права старая колдунья.

С жалобным криком Млава бросилась к Ратибору, но натолкнулась на холодную сталь щита и была отброшена назад. Она попыталась еще раз, но всюду была только сталь. Но не так-то просто победить демона. Не силой, так слабостью – и Млава неожиданно застыла перед Ратибором – прекрасная, любящая и беспомощная – попробуй, убей, и убьешь свое сердце. И Ратибор поддался на ее уловку – замешкался, и Млава вновь завладела его глазами. Оружие задрожало в ослабевшей руке царевича, он зашатался, из его груди вырвался мучительный крик.

Такие ужас и ненависть прозвучали в нем, что Млава, неожиданно для самой себя, опустила глаза. В этот миг она вдруг ощутила столь безмерную любовь, что его смерть показалась ей намного ужасней собственной. Она опустила глаза, и следом за ними опустился меч. Но не убил ее.

Колдунья-служанка, метнувшись через комнату, черной тряпкой повисла на нем и отвела в сторону. Меч лязгнул о стену и стряхнул тело на пол. Вздрогнув, оно съежилось, словно горящая в огне кожа, и, вспыхнув ярко, пропало. В воздухе резко запахло свечой, и в тишине внезапно спустившихся сумерек, как море, зашумел лес.

Млава вновь подняла свои колдовские глаза на Ратибора, и несколько мгновений они, не отрываясь, смотрели друг на друга, затем царевич начал медленно отступать к двери.

12.

После бегства Ратибора Млава долго стояла посреди светлицы, на том месте, где он оставил ее. Затем вздохнула, и рука ее разжалась: белая кружевная шаль, скользнув из нее, распласталась на полу, точно обессиленные крылья. Млава шагнула к стоявшему у окна креслу и, опустившись в него, застыла.

А терем, не замечая происходящего, продолжал жить по