всю жизнь подлизывавшее задницы колхозному начальству, подпевавшая сек. сотам (разнося по селу выгодные начальству версии), она рассчитывала, и получала, поддержку от них. Сплетничая по селу, она могла рассчитывать на желательное "общественное мнение" и заступничество в суде: когда дело дойдет до настоящего раздела имущества. Мать, проработавшая учительницей, оплачивающая корма для домашней животины, которых всегда был полный двор, вынуждена была, теперь, терпеть эти паскудства.

Тетка давно проживала в Козолупе, у своей дочери и мечтала устроить той дачу в этой хате (в те времена, сельское жилье, гарантировало уровень выживания в городе).

Шроо, вникал в эти семейные ристалища, и грозился тетке; защищал свою мать.

Как и в прежние годы, приезжая домой на побывку, Шроо, отправлялся в свои заветные места — на луг и в леса, — прогулочным шагом добираясь к местам своего босоногого детства. По дороге, он мог встретить приятного знакомца: в виде дерева или камня, лежащего в придорожной пыли. В свою очередь, Шроо, был для них таким же родственным объектом, — что, каждый насельник этих мест, старался попасть ему на глаза и засвидетельствовать свое присутствие — разными, приходящими, мыслями. Шроо, с целой гаммой приятельских чувств, отзывался к ним. Шроо, мог, буквально, раствориться в них мыслями.

Погружаясь в этот мир — как и в свой собственный — Шроо, выглядел странно.

Чем всегда пугал зашоренных колхозных бездельников; только недавно обзаведшихся своими паспортами. Став относительно поздно свободными гражданами своей Сказочной империи; до этого они числились государственными рабами-колхозниками.

Гегель: "Ни один человек не может быть героем для своего лакея. Не потому, что герой — не герой, а потому что лакей — только лакей. Крепостное право отменили в прошлом веке, 46 лет назад; только в 1974 году освободили колхозников. Можно сколько угодно жертвовать жизнью ради лакеев, холопов и рабов, но это не сделает их свободными людьми.

У колхозников никогда не возникало желания стать свободными людьми; хотя многие из них перебрались в город, устроившись на многочисленных козолупских предприятиях. Они видели свою свободу в рабстве. Рабство, считали они, это и есть: самая настоящая свобода, когда хозяин выдает объедки и позволяет лизать собственные сапоги.

Дочь тетки, делила полученную прапорщиком-мужем квартиру с тремя детьми, зарабатывала себе авторитет сексота. Обычно, запуганными гебнявыми кликушами и всевозможными агентами влияния, колхозники, находились под влиянием тех же сексотов и провокаторов, и их многочисленной челяди. Пропаганда пугала засильем в стране педофилов и педерастов — поэтому "отверженных", легко, превращали в объект травли. Тетка и ее дочь, — уже, как сформированные агенты влияния, стукачи, — находили в этих сплетнях путь к захвату его жилища; они принимались всячески педалировать распространение сексотских небылиц.

С приобретением необходимого авторитета, дочь-доносчица проходила как бы инициацию для вступления в сексотскую касту; выдала своего сына-инвалида за внучку альфа-сексота, Бардака, — успешно встраивалась в козолупскую псевдо-элиту. Теперь ее дети могли успешно учиться в университетах по их квотах; оставаясь такими же недалекими, как и она сама.

По окончанию последней Мировой бойни, оставшиеся без своих мужчин, — бездарно утопших и угробленных сталинскими военачальниками, поименованными в сводках СовИнформБюро: "командующими фронтов, членами политсоветов и "маршалами СССР", в осенних водах Днепра, или на заминированных подступах к оному, — женщины, выносили на своих плечах всю тяжесть устройства среды обитания для нового поколения сексотов. Они же, учились в этих условиях выживать: став основной, "обстукивающих своих ближних", категорией населения; требуя за эти услуги, некоторых привилегий для своего потомства. Их детей, поголовно, зачисляли стукачами. Они стучали на Шроо, у которого отец, побывав в плену, спасаясь от концлагеря, — оказался в немецкой полиции, — после чего уже не мог не на что рассчитывать в Сказочной империи (в Украине, как ее части), кроме того, как быть постоянной жертвой.

Звериное племя сексотов, выживало за счет самых жутких вымыслов, чтоб хоть как-то благоустроиться в настоящем.

…Уходя в луга, Шроо — отдыхал здесь душой и телом. Шроо уходил в себя, в свои ощущения, в свои прикосновения, сравнимыми с погружениями в глубины своей памяти.

Кокетливые розовые крестики луговых гвоздик в траве, смотрелись гораздо приятнее эфэсбешных присмотрщиков за местными нравами колхозных бездельников; ясновидение полевых ромашек, с белоснежными лепестками и солнце видной срединой, по сравнению с колхозными ведьмами, не могли никак угрожать его неясному будущему. В маревах разгорающегося дня (он выходил в 10 часов и бродил, обычно, до полудня), его взгляд цеплялся за общий луговой порядок. Раскиданные по лугу, подсохшие в летние дни, султаны коровяков, с листьями — от салатных до бурых расцветок, — и усеянные бахромчатыми мелкими щетинками из ложных колючек — служили ему надежными ориентирами в зеленом царстве. Сразу же за выросшими, Соснами, кое-где мелькали, искорками в сухой траве, красные звездочки луговой гвоздики, повисшие на упругом и жестком стебельке. Синие цветочки черноголовок, ладно сидящие на низких стебельках, обитающие во влажной низине, что между озер: Малий та Великий Скориків. За солнечными цветочками куриной слепоты и голубеньких глазок незабудок, поселившихся между лоз, на берегу — озерные чаши; не задерживаясь, он следовал дальше, к лесу Буривня, радуясь солнечному дню (или хмурому утру, если идет дождь); он ежедневно спешил в ту сторону, наблюдая щедрую красоту, насыщая свои клетки радостями нового дня. При этом — испытывая приливы радостного настроения, как и в былые времена своего детства. Наблюдая гусиные лапки, — желтые невзрачные цветы с парными замысловатыми листочками под босыми пятками в детстве, и, теперь, теми же ажурными коврами, лишь сняв модные туфли, ощущая своей плотью все те же прикосновения зеленого бархата. Брел дальше, попадая в известную пропасть давно ушедшего времени, по песчаным откосам вдоль речки; глядя на торчащие у воды, гладкие лозо-подобные стебли сусаков, с чуть розовыми соцветиями-коронами. Пока не оказывался стоящим у какого-то, запомнившегося ему с давних времен, места, навевающим ему какие-то светлые воспоминания. Прошлое для него, как для творящего человека, служило материалом, из которого можно создать что-то настоящее — стихи? или прозу?

И это происходило всегда, под стрекот и улюлюканье (на насекомом языке) кузнечиков, цикад, птичек и прочей разного вида живности, которая в летнюю пору, заполняла все пространство.

Шроо, всякий раз, подчиняясь какому-то бессознательному импульсу, исходящему изнутри, уходил сюда, на Плавни. Пересекая неглубокий ручей, Перебродку, связывающую обе Ковбані — длинные колбасо-подобные заливы, в летне-осеннюю пору соединенного между собою естественной водной перемычкой, — подымался на возвышенный берег… Строго на