городской системе безопасности было одним из них.

Эта дикая девчонка жила в чертовом фургоне.

Те ребята жестоко обошлись с ней, хоть я и был удивлен тем, как долго она им противостояла. Она была крошечной и почти ничего не весила, но при этом хорошо сопротивлялась. Ее уровень агрессии зашкаливал, но отказ от медицинской помощи на месте происшествия, когда она явно нуждалась в ней, а затем ее бегство до появления копов, вызвал целую кучу вопросов у меня в голове.

В конечном итоге работники отбуксировали и конфисковали фургон. Я пытался вернуть его, но на это требуется время. Какими бы ни были отношения Сэйнтов с полицией, мы не могли просто взять машину без должной проверки, не убедившись, что не возникнет вопросов, которые могут привести к тому, что посторонние начнут совать свой нос куда не следует.

Хоук не ошибался в том, что девушка обладает какой-то притягательной силой, которую трудно игнорировать. Давненько такого не случалось. Я даже не мог вспомнить, когда в последний раз женщина привлекала наше внимание так сильно, как она.

Хоук был сражен наповал, но я был осторожен.

Что-то в ней напоминало мне о том давнем времени, когда я был беспомощен и слаб, когда не мог помешать другим забрать единственное, что мне было дорого.

Я видел, как единственный человек, который был мне дорог, умирал, вырванный из моих рук. Поэтому в дань памяти о ее смерти я дал клятву.

Молчание, которое я храню, — ради нее, и никто из тех, кого я встречал в жизни, никогда не вызывал воспоминание прошлого.

Прошло так много времени, что черты ее лица размылись, но я помнил медовые оттенки ее волос, голубизну глаз и легкость, которую она всегда сохраняла, несмотря на обстоятельства.

— Это грустно, — сказала она мне однажды зимним утром, когда мы сидели возле дома, в котором жили в то время, и наблюдали за похоронной процессией, медленно идущей к кладбищу по дороге.

— Что грустного? — спросил я, прижимая девушку к себе. Я помнил ее тепло, которое она дарила мне тогда, как оно проникало в мою кожу, и запах ее волос, которые трепал легкий прохладный ветерок.

— Как мир продолжает двигаться, как люди продолжают жить, когда другим приходится прощаться с тем, кого они любили. Наверное, они полны гнева и боли, потеряны в своем горе, а мы все идем вперед. Они молчат, когда вокруг такой шум…

— Это жизнь, Лира, мир не может перестать вращаться только потому, что одного человека больше нет.

— Я знаю, — согласилась девушка, продолжая молча наблюдать за остальной частью процессии.

Когда они скрылись из виду, она повернулась ко мне.

— Я не боюсь умереть, — сказала она. — Я ожидаю, что это случится со мной гораздо раньше, чем следовало бы. Мне кажется, что я больше боюсь быть забытой. Исчезнуть без следа. Я бы хотела оставить что-то после себя, Энцо. Что-то, что кто-то сможет запомнить. Какое-то впечатление. Но я думаю, что мне суждено молчать. Как такой человек, как я, может произвести запоминающееся впечатление? Я — ничтожество, попавшее в дерьмовую ситуацию.

Ее убили всего неделю спустя. Этот разговор пронесся у меня в голове в тот, когда я наблюдал, как ей перерезали горло и как из нее уходила жизнь.

Тогда я поклялся, что раз ее заставили замолчать, значит, и меня тоже. У нее украли голос, поэтому я отдал ей свой, и мы будем молчать вместе.

Это была подростковая клятва, которую мне не следовало давать, но в то время она была правильной. И теперь, если я и делал что-то полезное в своей жизни, так это отдавал свой голос тем, кто его потерял.

С тех пор я говорил только один раз. Один раз, и то для того, чтобы рассказать историю Хоуку через три года после того, как я вытащил его из ямы Нью-Йорка.

Я не планировал никого спасать в тот день, когда отправился на поиски мести, но он был там, он умирал, и, видя кровь, видя его беспомощность, это напомнило мне о Лире. Тогда я был беспомощен, но сейчас — нет. Поэтому я забрал его, а он, в свою очередь, не дал мне утонуть в воспоминаниях и насилии.

Мне так и не удалось отомстить. Этот человек, Николас Уилсон, уже получил свою порцию кармы и был убит так же, как он убил Лиру, — зазубренным краем бутылки и перерезанным горлом. Я был разочарован тем, что его конец наступил не по моей вине. Я бы не был столь милосерден, дав ему быструю смерть.

Блэйк не была Лирой.

И меня охватило чувство вины за то, что я так их сравнивал.

Переступив через канаты, я спрыгиваю с платформы. Толпа расступается, чтобы пропустить меня. Ее глаза вспыхивают, когда она видит пот на моем торсе, брызги крови, запекшиеся на моей коже. Даже бой не избавил меня от дикой потребности причинять боль. Ее лицо, синяки, царапины на щеке — все это приводило меня в ярость. И это только усиливало тошнотворную смесь вины и злости, кипящую внутри меня.

Я не защитил Лиру. Мне не следовало делать это и с ней. Но я нуждался в этом.

— Чемпион, — приветствует Хоук, его пальцы смыкаются вокруг горла Блэйк, над ремешком, который, кажется, всегда оставался на ее шее.

Но я не смотрю на него. Я смотрю на нее, на синяки, которые становятся все более темными на ее лице, на отек, который все еще был заметен вокруг ее глаза, на нижнюю губу. Даже избитая она была великолепна. Ее голова запрокидывается назад, когда я останавливаюсь перед ней. Дыхание все еще затруднено, сердце яростно колотится за моей грудной клеткой.

— Энцо, — мое имя — шепот на ее губах, едва различимый звук, который переносит меня прямо в те воспоминания.

Теперь не было никаких сомнений. Я собирался разорвать на куски тех ублюдков, которые причинили ей боль.

Я ожидал, что она уже давно уехала. Хоук прислал мне сообщение, что она покидает город, но, увидев ее сейчас, я понял, что хочу оставить ее рядом.

Мне нужна была ее история, ее секреты, ее прошлое, и я мог получить их только с ней, прямо здесь, черт возьми. С нами.

Я провожу большим пальцем по ее пухлой нижней губе, по порезу, оставленному нападением. Глаза девушки закрываются, плечи расслабляются. Хоук ухмыляется, поднимая бровь, когда его глаза осматривают мое полуобнаженное тело.

Я и Хоук… Я не ожидал, что это произойдет. Я не хотел этого. Не потому, что мне