Сначала отчислили Стаса, а потом и меня. Так уж получилось – стечение обстоятельств. Мы не были самыми плохими студентами, может, чуть несобранными – из тех, кого называют разгильдяями, но точно не самыми плохими. Возможно, мы были новой формацией – теми, кто лучше видит жизнь, ее безысходное упрямство, предсказуемость любого конца. Все рано или поздно заканчивается. Поэтому мы и стремились проживать каждый миг как последний. Не заглядывая в будущее, теряясь даже в настоящем… Но настоящему, равно как и будущему, не нужны новые формации, их устраивает посредственность, готовая играть по давным-давно сложившимся правилам игры. Мы оказались за бортом, посредственность осталась. Что уж теперь?

Мы не отчаялись. Мы продолжали веселиться и жить на полную катушку. Стасу родители купили небольшую квартиру-студию, дабы сплавить его с глаз долой, но при этом быть за него спокойными, и теперь уже я поселился у него. Так и жил, продолжая время от времени навещать общагу. Все неслось своим веселым чередом. Пока я не собрался в армию.

Мы виделись в мой армейский отпуск, когда я приезжал на побывку после года службы. Справляли мой день рождения. Тогда я узнал, что у Стаса все, наконец, более-менее устаканилось: он нормализировал отношения с родителями, устроился на нормальную работу в компьютерной фирме. В общем, продолжил жить в свое удовольствие, но уже с оглядкой на прошлое и с заделом на будущее. Только вот расстался с девушкой, на которой планировал жениться. Бывает. Мы приобретаем одно, теряем другое.

Не удивительно, что именно Стас был тем человеком, который первым пригласил меня к себе после возвращения из армии. Он по-прежнему жил один в своей квартире-студии. И был совершенно не против моего соседства – на первое время, пока я не устроюсь в Петербурге. Я его приглашение с благодарностью принял.

И вот теперь я приехал к нему. Стас меня встретил с улыбкой: «Привет, дружище, давно не виделись!» Я ответил на его улыбку своей: «Действительно давно». На самом деле прошло не так уж много времени в масштабах человечества, но мы привыкли проживать каждый день как последний и эти дни могли превращаться в года. Максимальная концентрация эмоций, максимальная концентрация бытия здесь и сейчас – вот была наша основная максима.

– Что нового? – спросил я Стаса, пока раскладывал свои вещи, осваиваясь в его квартире.

– Да все по-старому, ничего не меняется. У тебя как?

– У меня и подавно. Армия, знаешь ли, не то место, где каждый день случаются экстраординарные события.

– Здесь тоже как-то без них обходится.

– А кризис?

– А что кризис? Ну, есть кризис, не без этого, но люди-то живут, работают, даже зарабатывают некоторые… а кризис по большему счету происходит в головах.

– В армии, когда нас агитировали подписывать контракт, говорили другое: мол, жизни совсем нет тут, экономика загибается…

– Ага, загибается. Но мы-то не загибаемся.

Перекурили на балконе. Я смотрел на проспект, убегающий по диагонали вдаль, – к недавно построенной кольцевой автодороге – на самолет, снижавшийся над домами, – в аэропорт, который находился тут недалеко, и ощущал какой-то странный прилив сил: вот он город, не раз и не два пытавшийся сломать нас, лежал перед нами, смирный и покорный; город, который мы просто обязаны были взорвать изнутри, захватить, сделать своим союзником. Пройти его лабиринт, увернуться от всех его убийц, чтобы подняться к вершине, с которой могли бы им править. Все или ничего. Только такой расклад мог устроить и нас, и город. И мы принимали его.

Раскладывая врученные мне мамой продукты и гостинцы в холодильнике Стаса, я смог воочию пронаблюдать все прелести холостяцкой жизни: холодильник был заполнен… ничем. Лишь в морозилке по стенам выступали сталактиты и сталагмиты льда. Стас пояснил, что питается в основном в близлежащих забегаловках либо в столовой на работе, дома готовит только лапшу быстрого приготовления, если слово готовка тут вообще уместно.

– Мы этот момент поменяем, – сказал я, разглядывая небольшую кухню. Армейское питание, конечно, не отличалось особыми кулинарными изысками, но питаться обстоятельно и впрок за время службы я привык.

– Меняй, если хочешь, – пожал плечами Стас, – только готовить тогда будешь все равно ты.

– Не вопрос, – подытожил я.

– Вопрос лишь в том, кто пойдет за пивом?

– Думаешь?

– А то!

– Ну, раз с готовкой порешили, могу и я сходить, заодно и продукты куплю.

– Продукты ты купить еще успеешь, не последний день здесь живешь, только приехал, а за пивом сходим вместе и прошвырнемся заодно по району.

– Как скажешь.

– Я уже сказал.

Мы обулись и пошли на улицу. Теплый вечер растекся по дворам, принеся уютную прохладу; для миллионов жителей мегаполиса наступало время отдыха, таинственное время духа и созерцания. Можно было собраться с мыслями.

Весна закончилась. Время тревог и перемен было вычеркнуто из календаря навсегда, близилось лето новых поисков и надежд. Пока что мы просто шли пить пиво и болтать: за жизнь, о планах на будущее, о девушках, обо всем. Завтра нас ждали дела, сегодня мы могли ненадолго о них позабыть.

Стас купил по две бутылки на брата и сигарет – угощал он. Я пытался предложить поделить оплату пополам, но он беспрекословно отказался. «Ты – мой гость», – сказал он. Мы пошли в ближайший парк, разбитый позади крупного торгового комплекса.

– Ну, давай – за встречу, – сказал Стас, когда мы расположились на скамейке в парке.

– Давай, – мы стукнулись бутылками.

Наша жизнь зачастую банальна, хотя мы и не хотим этого признавать. Ее описание можно свести к простым: пошел туда-то, встретил того-то, выпил с ним пива, поболтал о том-то. К сожалению, это так. Из наших речей не составишь глубокомысленных трактатов о философии на память и в назидание потомкам, как это было у древних греков. Мы просты и предсказуемы. Наши проблемы, наши трудности и радости примитивны и похожи на трудности и радости всех остальных жителей земли, и с этим ничего не поделаешь. Поэтому читать про нас местами будет не интересно – это я точно могу сказать. Но, читая про нас, можно будет прочитать в открытой книге и всех остальных, тех, кто остался за пределами текста. Детали не важны, ибо детали просты и понятны, мы все живем одним и дышим одним. И этот вечер – лишь один из тысяч фрагментов огромной мозаики бытия, выполненной в однообразной манере, из однотипных и одноцветных кусков, дабы в совокупности, в структуре стать чем-то гораздо более сложным. Поэтому все повторяется, круг за кругом, страница за страницей.

– Ты в университете собираешься восстанавливаться? – спросил Стас.

– Думаю об этом. Только хотел бы сначала попробовать перевестись на философский.

– Думаешь, получится?

– Не знаю. Теоретически возможно все, что явно не противоречит здравому смыслу, но, сам знаешь, на практике начинают вырастать такие преграды, которые даже здравому смыслу не по плечу.