Ну «ялда», ну «жавно», думал я. Ничего страшного. Какая, в сущности, разница? Выйдут замуж, сменят фамилии на более благозвучные. Станут какими-нибудь Ивановыми-Сидоровыми. Так даже скучней сделается… Чего я-то так волнуюсь?

И тут я вдруг понял, чего я волнуюсь. Ведь уже через какие-то полчаса мне нужно будет объявить оценки. И произнести эти фамилии вслух. Экзамен тем временем шел к концу, и неприятный момент неуклонно приближался. Я запаниковал и отпросился в туалет. По дороге туда мне даже в голову пришла отчаянная мысль — сбежать. Но я таки сумел взять себя в руки.

В туалете мое внимание сразу же привлекло объявление, наклеенное вдоль всей стены над писсуарами:

«ГРАЖДАНЕ! НЕ БРОСАЙТЕ ОКУРКИ В ПИССУАРЫ!»

Чуть ниже, уже на самой стене, недавно побеленной, кто-то коряво вывел черным фломастером пояснение:

«а то их потом фигово раскуривать».

Сбоку я разглядел едва заметную надпись карандашом, имевшую отношение уже лично ко мне:

«ACT, пожалуйста! Не заваливай меня на экзамене!»

Рядом другим почерком написали:

«Ладно, хрен с тобой. Не буду!»

И еще ниже:

«Спасибо, ACT».

«Сволочи, — подумал я. — Совсем уже охренели. От моего имени разводят тут… Еще неприятности будут. До декана дойдет…»

И тут меня осенило.

Я вернулся в аудиторию, где заседала комиссия, и самым решительным тоном заявил всем, что пора, наконец, вызвать абитуриентов и объявить им их оценки. Потом, покусав губы и изобразив на лице секундное раздумье, повернулся к Тамаре Александровне, секретарю, и добавил, что, наверное, правильнее будет, если о результатах работы комиссии абитуриентам доложит именно она.

— Вы ведь лицо официальное, — сказал я строго. — Представитель администрации, да? А я кто? Я — просто преподаватель. Принимал у них экзамены.

— Ой, ладно, Андрей, не скромничайте, — улыбнулась Тамара Александровна. Она всегда относилась ко мне с симпатией.

Тамара Александровна взяла из моих рук список абитуриентов с оценками, пробежала его глазами и вдруг усмехнулась.

— Вы, Андрюша, напрасно так испугались, — сказала она, не отрывая взгляда от бумаги.

— В смысле? — я, как мог, изобразил на лице полное непонимание.

— В этих фамилиях, — Тамара Александровна протянула мне список, — ударение ставится на первые слоги. Вот и все. Ничего страшного.

— Какие ударения, какие фамилии? — у меня отлегло от сердца.

— Да вот эти, — она ткнула в лист пальцем, — Жавно и Ялда.

— Да я…

— Ладно, Андрюша, я объявлю оценки сама, раз вы так хотите. Мне это совершенно не трудно. Только не переживайте. Идите во двор покурите.

Я двинулся к выходу.

— Вообще-то, Андрей, я на вас удивляюсь, — сокрушенно произнесла Тамара Александровна. — Человек вы вроде неглупый. А при малейшей сложности смущаетесь как ребенок. Это знаете… совсем… не по-мужски.

Настоящий писатель ничего не должен стесняться. Так говорил художник-авангардист Леня Гвоздев. Когда я приходил в его крохотную мастерскую на Васильевском, он всегда принимался меня ругать за то, что я постоянно чего-то стесняюсь и смущаюсь.

Вот сам Гвоздев никогда не смущался и не стеснялся. Мне, наверное, нужно было брать с него пример. Чтобы все-таки стать настоящим писателем.

Однажды — дело было давно — Гвоздев ехал на поезде дальнего следования куда-то на Юг. Проснувшись утром в своем купе, захватив умывальные принадлежности, Гвоздев поспешил в конец коридора, где располагался туалет. Отстояв положенное время в утренней очереди среди заспанных пассажиров, он, наконец, оказался за заветной дверью и облегченно вздохнул. Однако радость предвкушаемых гигиенических процедур была недолгой. Заглянув в свой полиэтиленовый пакет, он не обнаружил там зубной щетки. Гвоздев сначала расстроился. Но тут его взгляд случайно упал на одну из металлических полочек, прикрепленных над грязным умывальником. На ней лежала зубная щетка, видимо, кем-то по нечаянности оставленная. Гвоздев, не долго думая, взял ее, и, выдавив положенное количество пасты, принялся старательно чистить зубы. Внезапно в дверь туалета постучали, и мужской голос попросил открыть дверь «буквально на минуточку». Гвоздев с зубной щеткой, торчащей изо рта, открыл дверь, и в туалет тут же протиснулся интеллигентного вида мужчина. Мужчина внимательно оглядел металлические полочки, потом нагнулся и заглянул под умывальник. Затем он выпрямился, и взгляд его остановился на Гвоздеве. На лице мужчины отразился ужас. Гвоздев насторожился.

— Чего? — спросил он, не вынимая щетки изо рта и с трудом ворочая языком.

Мужчина не ответил и продолжал смотреть на Гвоздева. Наконец он выдавил:

— Вы что… чистите зубы… моей щеткой?!

Гвоздев ничуть не смутился. Он вынул изо рта щетку, сполоснул ее под краном и, протянув мужчине, спокойно произнес:

— Извините. Я думал, эта щетка общественная, так сказать вагонная. Я и понятия не имел, что она ваша.

— Уже нет, — грустно сказал мужчина и вышел из вагонного туалета, оставив Гвоздева одного.

Гвоздев пожал плечами. Потом снова выдавил пасту на щетку и как ни в чем не бывало принялся чистить зубы.

Сейчас Леня Гвоздев стал мировой знаменитостью. Выставлялся долгое время в Лондоне. Потом в Париже. Несколько лет назад уехал в США на ПМЖ. Женился. Говорят, на дочери какого-то крупного бизнесмена.

А я остался здесь, в однокомнатной квартире на площади Мужества, и всегда чищу зубы только своей собственной зубной щеткой.

Да разве дело в щетке?

Вот Генри Миллер, когда жил в Париже, каждый день ходил к кому-нибудь в гости обедать. Так он деньги экономил. И ничего. Не смущался. А потом еще прославился и под конец жизни разбогател.

Может, мне тоже побороть стеснительность, ходить по гостям, обедать, потом запираться в чужих ваннах и чистить зубы чужими щетками? И жизнь моя тогда стала бы легче.

Помимо стеснительности у меня есть еще одно очень неприятное качество, которое не позволяет мне стать настоящим писателем. Я слишком серьезен. От этого неуклюж и медлителен. Мне не хватает легкости, физической, умственной, всякой. Первым, кто это заметила, была моя жена Люся. Она мне посоветовала обратиться к психиатру. Но я ее не послушал. В результате мы развелись. А потом то же самое мне сказал мой друг Саша Погребняк. К его словам я уже отнесся более внимательно.

Саша в таких вещах разбирается: он работает в университете философом-постмодернистом.

Когда-то много лет назад Саша Погребняк уговорил меня записаться вместе с ним в секцию айкидо. Чтобы развить в себе легкость, говорил он. Сначала физическую. А там, пообещал Погребняк, глядишь, и умственная следом подтянется. Саша был для меня непререкаемым авторитетом, и я согласился. Мы начали ходить на занятия. Но через месяц я по неловкости подвернул ногу на тренировке и с тех пор в зале больше не появлялся. А Саша бросил айкидо года через полтора, потому что, как он объяснил мне, в зале было слишком много людей, одинаково одетых и спокойным выражением лица слишком уж похожих друг на друга и на тренера-сэнсэя Васю Щукина.