И Юрий Андреевич больше сейчас поглядывал на Бориса, чем на сына. Нравились ему в Борисе уверенная осанка, бодрость, активность. Сын же – парень, конечно, отличный, но вяловатый, словно бы вечно невыспавшийся. Окончил политехнический институт, а работает водителем троллейбуса. Места по специальности найти не может. Или не особенно хочет.

Перевезли пианино быстро – за полтора часа. Поставили в большой комнате; пятилетняя внучка тут же стала стучать по клавишам. Невестка Тамара пригласила мужчин поесть.

– Во, это правильно! – хлопнул в ладони Борис. – Нужно бы после трудов таких и не только поесть, – подмигнул Юрию Андреевичу и Саше. – Сообразим?

– У меня есть бутылка, – без особого энтузиазма сказал Саша. – Давайте.

Юрий Андреевич позвонил жене, сообщил, сделав голос усталым:

– Ну, закончили. Все нормально. Аленка шпарит уже. Я посижу тут, Борис приехал как раз…

Жена разрешила. Так что можно было и выпить, не дергаясь, с чистой совестью.

Нечасто в последнее время получалось общаться с детьми, внуками, с невесткой и зятем, хотя и жили все поблизости. Но на большие праздники все-таки собирались вместе, составляли в зале столы, приносили с собой кто соленья, кто торт, кто тушеного кролика. Хорошо сидели, подолгу, пели те же песни, что когда-то пели и родители Юрия Андреевича, и его жены, родители невестки и зятя – про степь, про мороз, про девушку, которая полюбила женатого…

Сейчас же уместились за маленьким кухонным столом между холодильником и тумбочкой, и действительно, будто после тяжелой работы, выпивали, с аппетитом закусывали.

– Как дела-то, Юрий Андреич? – наполняя в очередной раз граненые рюмочки, спросил Борис. – Там же все? Учите?

– Конечно, – вроде бы бодро ответил Юрий Андреевич, но услышал в этом ответе какую-то безысходность и потому, чтоб заглушить ее, добавил: – Интересная мелодия тут пришла в голову. Думаю записать.

– Музыка в смысле? – заинтересовался зять.

– Ну да… Джазовая тема.

Сын уважительно мыкнул, поднял рюмку:

– За удачу!

– Точно, за нее! – поддержал Борис. – Я всегда… – И, выпив, закусив соленой капустой, продолжил: – Я всегда в этом плане завидую. Очень правильно, когда человек кроме работы еще чем-то таким занимается. Или спорт, или театр, музыка. Молодец вы, Юрий Андреич.

– Да я сто лет не сочинял, – словно оправдываясь, усмехнулся он, – само вдруг. А, ладно, мелочи это.

– Какие же мелочи? Вы чего? – Борис встрепенулся. – Это-то и не мелочи как раз! Вся эта необходимость, из которой жизнь состоит, – мелочи. И большинство так и проживает – на мелочах. А нужно, чтоб еще что-то было. Вот я узнал, что Саня пианино купил, и примчался. Ведь это же!.. – Он кивнул на бутылку. – Сань, расплескай… Это же… Знаете, я только недавно стал соображать насчет этого. Когда своих ребятишек наделал. И – думаю: что их ждет? Что с ними будет, если вот так будут расти? Как эти… Как трава.

Юрий Андреевич сначала был категорически против, чтобы дочь выходила за Бориса. Коренастый, почти квадратный, вечно в черной кожаной куртке, короткие волосы, с запястья свисает пузатая сумочка, разговаривает мыкая-пыкая, и голос – будто вечно простужен. Напоминал он нового русского из анекдотов. Но ухаживал за Светланкой долго, серьезно, как-то церемонно даже. И однажды приехал со своими родителями свататься. Дочь давно давала понять, что любит Бориса, и Юрий Андреевич с женой, пораженные этим визитом, старомодным обрядом, легко дали согласие. И раскаиваться не приходилось. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить…

– Меня родители всё детство тащили, – говорил Борис, навалившись локтями на кухонный стол, – иди в шахматный, иди в танцевальный, в хор, на дзюдо. А мне на улицу все надо было, с пацанами лазить. И вот… Теперь так жалею. Ничего ведь не знаю, ничего путем не умею. Даже на гитаре играть.

– Давай научу, – оживился Саша.

– Да ну, поздно уже.

– Это легко: месяц посидим…

– Ну, Сань, не береди, – морщась, перебил Борис. – Смешно это в двадцать восемь лет. Все, поезд ушел, и рельсы разобрали… А вот детей… Я как раз посоветоваться с вами хотел, – он взял бутылку, разлил остатки по рюмкам. – Жалко, кончилось… Только начали… Может, сбегать? А? Как вы?

– Да я не знаю, – замялся Саша, показывая, что продолжать не стоит.

– Ладно, посмотрим. Давайте за детей!

Юрий Андреевич выпил, отдышался, взглянул на часы. Была половина третьего. Еще часок-другой можно и посидеть. А потом – домой. Надо сегодня все-таки… Или зайти в училище, взять свой кларнет, или в классе поиграть, вспомнить?… Дома ведь не очень удобно…

– Может, на улицу? – предложил Борис. – На воздухе всегда лучше. Посидим в скверике возле вазы. А? Прекрасное место.

– Я – пас, к сожалению, – сказал Саша. – Жене помочь надо. Суббота же, уборка, еще и пианино это. Теперь вон полки надо по новой вешать…

Борис как-то жалобно перебил:

– Ну, Сань, погоди. Мне с вами, на самом деле, надо о серьезном, ну, посоветоваться.

– О чем? – забеспокоился Юрий Андреевич; с зятем они хоть и ладили, но чтоб совета друг у друга просить – такого не бывало.

– О важном, Юрий Андреич. Только это нельзя так, с наскоку, за пять секунд… Давайте пойдем? Еще батлик возьмем, колбасы. Действительно, важное дело. И решать его надо как-то.

– Ну, Саш, – обратился Юрий Андреевич к сыну, – отложишь уборку?

Тот пожал плечами: дескать, что ж делать?

– Понимаете, дорогие мои люди, – уже пьяновато говорил Борис, пьяновато и с горечью, – понимаете, так хочется не упустить момент. Очень хочется… Каждый день на ребят смотрю и вижу – растут. Растут ведь, и пора их определять… Направлять, то есть. Ведь столько вокруг всего: музыка, рисование, шахматы, спорт. Спорт! И теннис, и хоккей, и футбол, фигурное катание какое! Из таких же пацанов обычных ведь и Плющенко. Ведь он тоже откуда-то… издалека пробился.

– И что ты решать-то с нами хотел? – видимо, устав его слушать, спросил Саша. – Поговори, узнай, куда они хотят. Отведи.

– Хм! Не все здесь так просто. Не-ет… В кружок, что ли, вести? А что дальше?

Они сидели в маленьком, но густом – сирень, шиповник, акации – скверике посреди квартала. В скверике была гипсовая полуразрушенная ваза, видимо, в далеком прошлом – фонтан.

От водки или от холода – погода изменилась, небо завалили тяжелые снеговые тучи, дул порывами ледяной ветер – Юрий Андреевич чувствовал острый нестерпимый голод. Но тянуться то и дело к пакету с бутербродами (продавщица нарезала их штук двадцать – колбаса и хлеб – за десятку) было неловко… Голод мешал вникать как следует в речь Бориса, готовиться что-то ответить.

– И какой смысл в этих кружках? А? – все сильнее кипятился Борис. – Научиться на коньках держаться? У нас даже катка нет искусственного… Школа художественная – что есть она, что нет… Тут надо всерьез решать, – Борис плеснул в пластиковые стаканчики. – Ритке семь, в школу осенью, самый возраст, чтобы начать. Потом поздно будет. Действительно поздно. И вот так я подумал, посмотрел и склоняюсь к тому, чтоб переехать нам.