— Ты и про розы знаешь?

— Знаю. Тим, тебе не кажется, что он может гипнотизировать не только низших?

— Ну, что ты. Я прекрасно помню, что я делал и зачем.

— И зачем ты это делал?

— Чтобы он зря не страдал. Это не нужно. И я хочу продолжить эксперимент. Под мою ответственность.

— Хорошо, под твою ответственность. Но ты очень рискуешь.

Тим вышел во двор, а теперь сад. Костя сидел в обнимку с гитарой и любовался розами. При приближении Высшего он поднял голову.

— Ничего не говори, Тим. Я все понял. Завтра? Послезавтра? Ты ведь вчера приходил предупредить меня. Недаром розы уже распустившиеся. Чтобы я успел посмотреть.

Тим подошел к Косте и сел с ним рядом на ступеньку.

— Я тебя выторговал. Под свою ответственность. Ты уж не подведи.

— Хочешь, я тебе спою? Я понимаю, что тебе неинтересно, но ты просто посиди и сделай вид, что слушаешь. Только песни старые, к сожалению. Здесь не пишется.

Тим потом рассказывал, что Костя пел очень хорошо, даже по нашим меркам. Все равно, конечно, медленное искусство, искусство низших. Но можно настроить восприятие. Слушаем же мы птиц.

— У тебя слова сложноватые для homo naturalis, — заметил Тим. — Ты уверен, что твои слушатели тебя понимают?

— Не знаю. Может быть, на музыку ведутся или на голос, на манеру исполнения. Но им нравится. Тим, я теперь всегда буду жить здесь, в тюрьме?

— Это не тюрьма, это институт.

— Неважно.

— Поглядим.

Установлением жесткого контроля над сознанием Кости занимался в основном Тим. По его словам, получалось. Низший слушался и быстро реагировал на посылаемые ему мысленные команды. Несколько раз ему сканировали мозг. Никакой агрессии.

— Даже лучше, чем я думал, — заключил Тим.

Почти через год, весной, Костя обнаружил себя в саду с только что срезанной любимой розой в руке. Рядом стоял Тим. Костя обернулся.

— Ты заставил меня это сделать?

— Почему ты так решил?

— Я не совсем понимаю, зачем я ее срезал.

— Это последний экзамен. Завтра ты выходишь на свободу.

— Здорово. Только это очень неприятно. Ты все что угодно можешь заставить меня сделать?

— Я не собираюсь насиловать твой мозг без необходимости.

— И на том спасибо.

— Жить будешь в доме рядом с институтом. Из города пока никуда выходить нельзя. И каждую пятницу вечером ко мне, поговорим.

— Сканирование сознания?

— Да.

— Что ж так редко? Может быть, каждый день после завтрака, обеда и ужина?

— Слишком обременительно. И вообще, мне не нравится, как ты со мной разговариваешь.

Тим просканировал Косте сознание. Да нет, ничего. Просто обида. Пройдет.

— Простите меня, товаби. Я забылся.

Тим подошел к нему и взял за руку.

— Я не заставлю тебя сделать ничего ужасного, не беспокойся. Но с организацией бунтов будут сложности.

Костя улыбнулся.

— Какие уж тут бунты!

— Кстати, в твоем новом доме оборудована студия.

— Спасибо, товаби, — кажется, Костя наконец по-настоящему обрадовался.

Когда они уходили из сада, роза упала на землю, и Костя случайно наступил на нее ногой.

Шло время. Костя пользовался большим успехом: собирал целые концертные залы. Скоро диски с его записями попали на материк и продолжили по нему победное шествие. Если бы Костя родился до периода Изменений, он бы, наверное, давно стал миллионером. Но теперь низшие не имеют права владеть собственностью. Как и мы, Иные. Все принадлежит Высшим. Homo naturalis только пользуются имуществом. Мы пользуемся и распоряжаемся, пока это не противоречит воле Высших. Но Косте, кажется, и не нужно было ничего, кроме его студии и маленького дома, почти как Иному. А если бы понадобилось, Тимка бы ему дал — и канделябр, и ковер, и шкаф красного дерева.

Тим продолжал работать в Институте Контроля Сознания. Занимался подвидом homo passionaris, курировал направление. Работы было много. Во избежание возможных неприятностей homo passionaris решили изолировать. Всех. Вплоть до установления жесткого контроля над сознанием. Отправляли в основном на Сейби. В результате времени у Высшего катастрофически не хватало, и он разрешил Косте приходить на сканирование не чаще раза в месяц, правда, иногда сам заходил послушать, как Костя репетирует, и заодно «поговорить».

Нареканий у него на Костю не было, за исключением двух случаев. Первый произошел буквально через несколько дней после того, как Костю выпустили на свободу. Тим решил проверить контроль и заставить своего подопечного сделать какую-то мелочь, но не нашел его. Homo passionaris исчез. Тогда Тим немедленно оставил все свои дела и пошел к нему. Позвонил. Костя открыл как ни в чем не бывало.

— Так, ты здесь.

— Конечно, товаби, проходите.

В комнате на диване лежала гитара, на столе горели свечи.

— Чем ты здесь занимаешься?

— Ничем. Я сочинял песню. Товаби, в чем я провинился?

— Ты вышел из-под контроля.

— Я не хотел, Тим! Я вовсе этого не добивался. Просто когда я пишу, я как-то по-другому себя чувствую.

— Транс?

— Да. Но я не могу не писать! Лучше тогда сразу убей меня!

— Успокойся. Ты можешь отследить у себя это состояние?

— Да. Тим, я ничего больше не могу делать, когда сочиняю! Я вовсе не опасен.

— Давай так договоримся: ты дописываешь очередную песню, выходишь из состояния транса и сразу звонишь мне. Просто сообщаешь, что никуда не делся, чтобы я зря тебя не искал. Пойдет?

— Пойдет.

Костя до смерти обрадовался, что его не собираются запихивать обратно в «белую мыльницу».

Второй случай был, пожалуй, серьезнее. Тогда исчез целый концертный зал, в котором выступал Константин, прямо во время выступления. Коллективное состояние транса. После концерта Костя сразу позвонил Тиму и сказал, что он дома, никуда не делся, и что во время выступления он «вылетел», и что это был лучший его концерт. Тим его простил.

Прошло еще семь лет. Костя давал концерты, выпускал диски. Имя Константина Поплавского стало очень известным, но, несмотря на это, права покидать город, тем более остров, он не имел. А на секретный объект посторонних не допускали. Так что Костя, думаю, недооценивал степень своей известности. На Сейби у него было всего несколько сотен постоянных слушателей, готовых носить его на руках. В буквальном смысле. Тим очень активно это пресекал. Такое почтение низшему со стороны других низших — нельзя! Костя не обижался. «Конечно, нельзя, товаби. Я всего лишь homo naturalis. Я и сам им не позволю». Однако позволял. В конце концов Высший смирился.