— Что сейчас тебя забавляет? — поинтересовался герцог.

— Наверно, это прозвучит наивно, но я думала о том, как забавно выглядят слуги в своих замысловатых ливреях и еда на серебряных тарелках, которые должны стоить целое состояние. Мне кажется странным то, что у тебя так много домов, хотя до сегодняшнего дня не было даже жены, а что уж говорить про детей!

— Ну, в недалеком будущем это можно будет исправить, — негромко заметил герцог.

— Ты хочешь сказать, что у нас могут быть дети? — спросила Анна.

— Искренне надеюсь, что да.

— Мне тоже хотелось бы иметь детей, но откуда мы их возьмем? В монастыре мне всегда говорили, что все мы дети Божьи, но никто никогда не объяснял, как мы попадаем в этот мир, имея самых обыкновенных родителей.

— На эту тему у нас еще будет время потолковать, а пока давай отложим ее, — попросил герцог. — Карета уже ждет нас, поедем любоваться огнями ночного Парижа.

Анна улыбнулась, глаза ее восторженно блеснули.

Слуга подал Анне подобранный в тон ее платью палантин на меху, герцог позволил накинуть себе на плечи плащ с красной подкладкой, взял у слуги свою шляпу-цилиндр, перчатки и трость с набалдашником из слоновой кости.

Когда герцог вслед за женой забрался в карету. Анна спросила его:

— Зачем ты берешь палку? Мы же не собираемся идти пешком.

— Так принято — носить с собой трость по вечерам, — ответил он.

— Точно так же, как женщинам положено носить веер?

— Совершенно верно!

— Думаю, это еще одна очень забавная вещь.

— Никогда об этом не размышлял, — признался герцог, — живешь с мыслью, что так принято, и не думаешь, что это, в общем-то, всего лишь дань традициям. Перчатки тоже считается необходимым иметь при себе, хотя мы редко надеваем их на руки.

— А я свои надела. Это правильно?

— Разумеется, — ответил он. — Леди всегда должны носить на руках перчатки, если только не находятся дома.

— Всегда?

— Да, леди с голыми руками будет выглядеть очень странно.

— Но грудь у нее при этом должна быть открыта?

— Конечно, многое может показаться нелепым, но не я же придумал моду, которая начала развиваться с того самого момента, когда Ева прикрепила к себе фиговый листок!

Анна от души рассмеялась.

— Ты в самом деле думаешь, что мода зародилась еще в райском саду? Когда наши священники рассказывали про то, как Адама и Еву изгнали из рая, они старались как можно короче передать ту часть истории, в которой первые люди ощутили свою наготу. Гораздо подробнее нам говорили о том, как они оказались в дикой местности за пределами Эдема.

— Думаю, священникам было неловко разговаривать о наготе с юными девушками, — предположил герцог.

— А что в этом плохого, если мы все появляемся нагими на этот свет? — возразила Анна.

— Я не сказал, что нагота — это плохо, — ответил герцог. — Но без одежды, как ни крути, холодно, и, кроме того, если бы люди ходили голыми, многие были бы разочарованы, увидев, например, что у хорошенькой женщины, которой ты восхищался, уродливые кривые ноги или толстая… э-э, талия.

Анна вновь рассмеялась.

— В монастыре нам никогда не разрешали говорить о ногах, а у некоторых девочек они действительно были некрасивые, очень толстые. Я рада, что у меня ноги не такие.

Ворону хотелось сказать Анне, что ему очень любопытно взглянуть на ее ноги, но он решил, что это слишком уж интимная тема.

Герцог отметил, что Анна разговаривает с ним совершенно свободно, словно с подругой, и подумал, что, прося свою сестру найти ему жену чистую и непорочную, он вполне мог бы добавить еще и слово «непробужденную».

Именно такой была Анна — совершенно не пробудившейся для взрослой жизни, не задумывающейся о том, что мужчина может быть привлекательным, а ее чувства к нему могут отличаться от чувств, которые она испытывала к священнику — единственному мужчине, которого видела в монастыре.

Если, конечно, Анна не помнит человека, который воспитывал ее до того, как она оказалась в святой обители.

Герцог тут же спохватился, что недавно Анна едва не проговорилась о своем отце, когда узнала о том, что стала богатой женщиной. Он был уверен, что получение такой крупной суммы должно означать, что ее отец скончался.

Поглядывая на проплывающие мимо дома, герцог твердо решил, что рано или поздно он сумеет разговорить Анну о ее прошлом и докопается до того, кто она на самом деле.

Герцог любил разгадывать загадки, с азартом настоящего спортсмена встречал каждый вызов и гордился своим умением мыслить аналитически.

Теперь он загорелся идеей разгадать тайну Анны, как бы сложно это ни было. Герцог надеялся, что ему удастся распутать цепочку событий, которые привели Анну в монастырь, что он сумеет выяснить имя того, кто платил за ее обучение, а теперь сделал женщиной, обладающей солидным состоянием.

Из оговорки Анны он уже почти наверняка знал, что деньги принадлежали ее отцу, а не матери, но если так, то почему этот человек, заботясь о дочери, ни разу не приехал навестить ее?

И вообще, зачем ему потребовалось так далеко и тщательно прятать ее? Загадка.

Гораздо понятнее было бы, окажись это ее мать, которая родила внебрачную дочь, поместила ее в монастырь для безопасности, а затем посылала ей деньги. Однако каким же состоянием должна была в таком случае располагать мать Анны? Огромным. А много ли на свете таких женщин? Очень мало.

«Нет, я докопаюсь до истины, должен докопаться», — твердил себе герцог.

Тайна, которую ему предстояло раскрыть, настолько захватила его, что герцог на какое-то время впервые забыл о Клеодель.

* * *

Ворон привез Анну в один из самых респектабельных парижских ресторанов, где по окончании обеденного времени столы в центре зала убирались, чтобы расчистить площадку для танцев, а небольшой оркестр начинал играть популярные мелодии.

Герцога с женой усадили в одном из альковов, расположенных у стены. Пол в алькове был приподнят, и оттуда было хорошо видно танцующих.

Отлично пообедав дома, герцог заказал только шампанское и немного икры, которую, он был уверен, Анна никогда прежде не пробовала.

Когда икру принесли, Анна посмотрела на нее — как показалось герцогу, с удивлением, поэтому он пояснил:

— Это икра. Ее привозят из России, и она считается одним из самых тонких деликатесов.

— Икра! — восхищенно вздохнула Анна, и в ее голосе была ностальгия, которую не упустило чуткое ухо герцога.

— Ты слышала о ней? — спросил он.

— Я думала, что никогда больше не поем ее!

Герцог ничего не ответил.