– Я тоже, – ответил Ковригсен. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Утром они проснулись оттого, что сверху на них что-то сыпалось.

– Спасите! – завопил Простодурсен. – Помогите!

– Дождь? – удивился Ковригсен. – Или не дождь? Капли как ядра.

Утёнок высунул было голову – и тут же юркнул обратно. С дерева летели шишки, сучья и старые гнёзда. А под деревом стоял обормот с огромной палкой и колотил по веткам. Колотил и хохотал, хохотал и колотил.

– Хо-хо-хо! – гудел он. – Охотнички-златорыбнички! Хо-хо-хо!

Это был Пронырсен. Нет, представляете себе – их Пронырсен! Неужели он крался за ними всю ночь, только чтобы засыпать их шишками?

– Нельзя ли прекратить! – крикнул Простодурсен.

Они проворно вылезли из-под ёлки на простор. Птицы давно проснулись, а солнце досушивало росу на траве.

– Шишками отлично топить! Их семечки полезны для мускулов! Я пришёл их собирать, – сообщил Пронырсен, – а простаивать из-за вас мне некогда.

– Ты зачем потащился за нами следом? – спросил Ковригсен.

– Я за вами следом?! Фуф. Я тут живу. Ага.

– Ты переехал?

– Я переехал? Это кто ещё переехал?! Вчера под ёлкой никого не было.

Ещё сонные, они понуро спустились к речке, задорно плескавшей совсем рядом.

Прямо напротив них, на другой стороне блескучей речки, была нора… с красивой дверью… точно как у Пронырсена.

И это была нора Пронырсена. А речка – их старой доброй речкой, у которой все они живут. Оказывается, они всю ночь шли – а пришли домой.

– А я что говорил? – шепнул Простодурсен. – Все куры – дуры.

– Ты уверен? – спросил Ковригсен.

– Здесь никто кроме Пронырсена не живёт. Если б мы знали, куда пришли, то хотя бы выспались спокойно дома.

– Чего застыли? – крикнул издали Пронырсен. – Золотую рыбку ждёте?

– Да! – оживился Утёнок. – Мы же ходили к каменной куропатке! Теперь нам надо выжать слезу из главного по золотым рыбкам, и они тогда ка-а-ак начнут прямо в руки скакать!

Простодурсен чувствовал, что Ковригсену сейчас белый свет не мил. Ещё бы. Он так мечтал о рыбке! Забросил пекарню, клюнул на удочку этой куропатки и всю ночь сбивал ноги – чтобы проснуться утром у своей реки? Простодурсен боялся даже взглянуть на него. К тому же он помнил, что Ковригсен обещал не открывать пекарню, пока у него не будет плескаться в банке рыбка золотая. Так они все с голоду подохнут, пожалуй.

Очень хотелось Простодурсену утешить своего бедного друга. Он искал слова, чтобы помочь его горю, и не находил ни одного.

В конце концов он всё-таки обернулся к Ковригсену. «Хоть улыбкой его согрею», – так он подумал.

Но ни чёрные тучи, ни горестные морщины не омрачали лица Ковригсена. Он улыбался – сам собою.

– Что такое? – изумился Простодурсен. – Ты улыбаешься?

– Каменные куропатки – птицы мудрые, – ответил Ковригсен. – Гораздо умнее, чем мы думаем.

– Хитрее – уж во всяком случае, – согласился Простодурсен. – Умеют выманить у путника всю его еду и отправить его с глаз долой ночью по лесам шастать.

Утёнок резвился в мокрой траве, мыл пёрышки. Потом он взобрался на камень и подставил их солнышку на просушку.

Пронырсен набил мешок шишек и теперь, качаясь, шёл по старому рухнувшему дереву – оно лежало как мостик с берега на берег.

– Пекарь-мекарь, ха-ха-ха! – крикнул он Ковригсену. – Твои коврижки-замухрышки крошатся, сухари, как пескари, склизкие! А уж рыбовод из тебя получится ещё хуже! Фуф!

И он скрылся в норе со всем вместе – и шишками, и смехом.

– Ты когда-нибудь видел его в слезах? – спросил Ковригсен.

– Пронырсена? – разинул рот Простодурсен. – Нет, не видел.

– Тогда пошли. Торт будем печь, – сказал Ковригсен.

– Правда? Ты не шутишь насчёт торта?

– Нет. Я серьёзно говорю.

Мы с вами не успели глазом моргнуть, а они уже в четыре руки взбивали в пекарне крем. У запасливого Ковригсена нашлись коржи для парадного торта, пропитанные мёдом и пряным соусом из понарошки. Он хлопотал над ними, насвистывая и посыпая себя мукой, точно как в старые добрые деньки. Простодурсен был на подхвате: отцеживал из варенья вишенки, приносил засахаренные листочки кудыки, натирал на мелкой тёрке миндаль. Но он не понимал, что происходит, и побаивался за Ковригсена. Сами подумайте: они промучились всю ночь безо всякого толка, а Ковригсен вдруг взялся мастерить парадный торт.

– Похоже… – начал он осторожно. – Похоже, мы куда-то не туда забрели.

– Точнёхонько куда куропатка велела, – беззаботно присвистывая, ответил Ковригсен.

– Торт – первый сорт! – в восторге крикнул Утёнок. – Крем на креме сверху крема!

– Что ж мы тогда златорыбника не нашли? – не сдавался Простодурсен.

– Как не нашли, когда он нас шишками засыпал?

– Пронырсен? Ты думаешь, это Пронырсен? Он, конечно… Нет, это не может быть просто наш Пронырсен.

– Ещё как может.

– Но… – растерялся Простодурсен.

– Не но, а да, – сказал Ковригсен. – Теперь мне нужна спросонья, чтобы украсить торт.

Все мысли в голове Простодурсена вывернулись наизнанку. Он чуть не плакал. Неужели пекарь верит, что золотая рыбка плавает и плещется внутри Пронырсена? И как он собирается её оттуда достать? Нет, это невозможно. И неправда. Надо, чтобы всё стало как раньше. Тогда всё было понятно, а Ковригсен торговал свежими коврижками.

Как ни печально, но печаль постепенно одолела Простодурсена; он спрятался за книжный шкаф, где искал спросонью, и дал волю слезам. Они закапали на мох. Но золотая рыбка из них не вынырнула. Никакой золотой рыбки в его слезах не было, разумеется.

– Ты там плачешь? – спросил Ковригсен.

– Да, – всхлипнул Простодурсен.

– Это не ты должен плакать! – вмешался Утёнок. – Но если ты ревёшь, то чур я тоже!

И теперь Ковригсен доделывал торт, а Простодурсен с Утёнком плакали за шкафом.

– Слёзы бывают разные, – сказал Ковригсен.

Он пришёл к ним за шкаф с тортом. Торт получился белый с розовым, он источал острый свежий дух весенней воскресной прогулки в цветущем лесу.

– Мы уже садимся утешаться тортом? – деловито спросил Утёнок.

– Нет, – ответил Ковригсен.

– А что ж мы будем с ним делать? – шмыгнул Утёнок клювом; слеза висела на его кончике.

– Мы вынесем его на солнышко и пойдём вверх по речке. Это, может, и не очень умно, но…