Озерову стоило бы занять аналогичную должность в школе № 8. В письме заместителю наркома просвещения РСФСР прокуратура указала, что закон явно на стороне Озерова и потому должен быть исполнен: «Прошу Вас дать категорическое указание зав. Мосгороно тов. Орлову о восстановлении Озерова в ранее занимаемой должности»[193]. Такая позиция правоохранительных органов решила все вопросы. Озеров был назначен директором школы № 4, которую теперь надлежало вновь открыть именно из-за его восстановления в старой должности[194].

Впрочем, даже если какому-то ветерану удавалось заручиться поддержкой вышестоящих органов, исход просьбы, обращения или жалобы все еще оставался писаным вилами по воде. Местные власти могли решить, что у них нет ресурсов[195], что заявитель на деле не нуждается в помощи[196], что жалоба не обоснованна[197]. У местных властей просто не хватало сил и средств, чтобы учесть привилегии и права каждого ветерана. Рассуждения о том, что их слишком много, чтобы можно было помочь всем, бывшие фронтовики слышали очень часто[198]. В таком контексте поддержка вышестоящих органов никак не могла быть гарантией изыскания необходимых ресурсов. Например, в июне 1945 года инвалид войны Докторов подготовил обращение к председателю горисполкома города Чебоксары с просьбой помочь ему с жильем. Чиновник согласился, оставив на обращении резолюцию: «Товарищ Дмитриев! Просьбу выполнить». Соответственно, начальник горкомхоза, которому и была адресована упомянутая резолюция, тоже поддержал просителя, написав начальнику горжилуправления: «Товарищ Абрамочкин! Внесите в список». Однако последний, как оказалось, возражал. Зная о ситуации с жильем, сложившейся в городе, он снабдил письмо Докторова еще одной, окончательной, резолюцией: «В ходатайстве отказано в связи с отсутствием квартир»[199].

Еще одной неприятностью могло стать получение совсем не той помощи, о которой ходатайствовал заявитель. Инвалид войны мог, например, попросить в местном собесе пару брюк и мужское пальто, а вместо этого получал юбку и женский плащ; одновременно кому-то из его товарищей, напротив, выдавались мужские брюки вместо заказанного им платья для жены[200]. По логике местных чиновников, брать нужно было то, что дают: ведь потом на барахолке все полученное можно будет выменять на то, что действительно требуется[201]. Порой бывало и так, что в помощи не отказывалось, но вот принять ее попросту не было никакой возможности. Например, когда инвалид войны И. А. Половикин из Костромской области после долгих бюрократических проволочек наконец-то получил желанные дрова для своей печки, забирать их нужно было за двадцать километров от его дома, а транспорт при этом не предоставлялся[202].

Иногда решение проблем затягивалось из-за конкуренции за скудные ресурсы, от притязаний на которые никто упрямо не хотел отказываться. Наиболее частые конфликты такого рода возникали из-за жилья. Подавляющее большинство (73 %) жалоб от демобилизованных солдат, поступивших в прокуратуру Московской области в июле и первой половине августа 1945 года, касались именно этой проблемы. Многие ветераны добивались выселения новых жильцов из комнат или квартир, в которых они проживали до войны и на возвращение которых имели законное право[203]. Хотя, как правило, их усилия венчались успехом, были случаи, когда им приходилось годами бороться за собственную жилплощадь. Такие ситуации возникали там, где квартира или комната, занимаемая фронтовиком в довоенную пору, в его отсутствие передавалась либо лицу с равноценными правами или серьезными связями, либо учреждению, которое могло претендовать на бо́льшую важность, чем какой-то отдельный ветеран.

28 июня 1945 года Совет народных комиссаров Советского Союза разрешил властям Украинской ССР допускать отступления от нормы, требовавшей возвращать демобилизованным воинам их прежнее жилье; если их квартиры оказывались занятыми кем-то из высших эшелонов советской интеллигенции, то возвращение не предусматривалось. Вместо этого остававшихся ни с чем ветеранов из таких городов, как Киев, Львов или Черновцы[204], предлагалось «при наличии возможности» обеспечивать другим жильем. Аналогичный конфликт статусов имел место в ситуации, когда довоенное жилье ветерана было передано какому-нибудь известному военачальнику[205].

Если в случаях, описанных выше, ветераны проигрывали официально и законодательно утвержденной распределительной иерархии, то в другой категории дел им приходилось уступать иерархии de facto, сформированной реалиями власти, а не конструкциями закона. В этом плане показательно дело майора Л. Л. Туркия, которому, чтобы вернуть свое жилье, пришлось схлестнуться с одним из начальников НКВД, составной части могущественного сталинского аппарата госбезопасности. Врач Туркия был призван на фронт по повестке, а его жена ушла туда добровольцем. По действующему законодательству их право на частный дом с тремя комнатами и кухней, которым они владели в Сухуми, было гарантировано: жилище должны были вернуть хозяевам независимо от того, как оно использовалось в военные годы. Уходя на войну, семейство оставило свой дом на попечение родственника, который поселился в одной из комнат, в то время как остальные, где хранились личные вещи хозяев, стояли запертыми. Вскоре исполняющий обязанности председателя горисполкома товарищ Гохокидзе, подыскивая новую квартиру для заместителя наркома внутренних дел Абхазии товарища Енукидзе, который постоянно испытывал нехватку жилплощади, приказал выселить присматривавшего за домом человека, взломать запертые комнаты и выбросить оттуда все имущество четы Туркия, которое их родственники сумели увезти лишь частично. При этом родственникам пригрозили «репрессиями», если они напишут о произошедшем находящемуся на фронте законному владельцу дома.

После того как родня все же сообщила ему о случившемся, Туркия в октябре 1944 года написал обращение к главному военному прокурору, который начал процесс выселения незаконного арендатора. По причинам, которые представляются очевидными, но в архивном документе остаются неупомянутыми, это не сработало, и дело было передано в абхазскую прокуратуру. Здешний прокурор проинформировал горисполком Сухуми о том, что незаконных жильцов необходимо выселить, а также лично пообщался по этому вопросу с местными партийными чиновниками и даже с народным комиссаром внутренних дел Абхазии. Все это не принесло результатов, поскольку Енукидзе просто игнорировал любые формальные решения, продолжая жить там, где и жил. Ответственный прокурорский работник столкнулся с неразрешимой проблемой: кто же все-таки должен выселить второго человека в республиканском НКВД? Он попытался обратиться в местную военную прокуратуру, поскольку Енукидзе формально находился под ее юрисдикцией. Но это ведомство наотрез отказалось помогать ему в нелегком деле. Прокурор Абхазии тоже не спешил применять административные меры в отношении Енукидзе, ссылаясь на то, что раз с войны никто еще не вернулся, то и ссылаться на указ от 5 августа 1941 года нет нужды. Одновременно он размышлял о том, как бы вообще увильнуть от решения щекотливого вопроса. После его обращения в правительство Абхазии вроде бы были приняты «надлежащие меры» – но снова ничего не изменилось. Никому не хотелось связываться с могущественным нарушителем. К