Двадцать второго мая Артуру исполнился двадцать один год: “Я выбрал не худшее место, чтобы отметить совершеннолетие”. За несколько недель охоты команда добыла 3614 тюленьих шкур (личный вклад Артура составил 55) и в середине июня переключилась на китов. Юноше, воспитанному на приключенческих романах, схватка человека с огромным чудовищем посреди диких просторов Арктики представлялась захватывающим событием. “Тому, кто сам этого не испытал, — писал он в дневнике 20 июня, — никогда не понять, какая потрясающая вещь китовая охота. Кит — редкостная, ценная добыча: он огромен, к нему трудно подобраться, он могуч, осторожен и опасен, и все это составляет несказанную прелесть охоты”. Однако Артур признавал: “Несмотря на азарт и восторг, нельзя не испытывать к бедному созданию известное сочувствие. Глазки у кита маленькие, чуть больше, чем у быка, но мне не забыть тот немой укор, с каким глядело на меня умирающее животное”.

Бывали моменты, когда смертельная опасность угрожала и охотникам. Однажды раненый кит уже занес гигантский хвост над лодкой. “Одного удара хватило бы, чтобы отправить нас всех на дно. Пытаясь хоть как-то защититься, мы в ужасе закрылись руками, словно это жалкое усилие могло нас спасти, нанеси он удар”. К счастью, кит был уже при последнем издыхании, и хвост бессильно поник, никому не причинив вреда.

Опасности такого рода ничуть не уменьшили восторгов Артура. “Подбираться к киту на лодке очень увлекательно. Вы сидите на веслах, спиной к нему, так что обо всем происходящем можно лишь догадываться по лицу рулевого. Он смотрит вперед, поверх голов, внимательно наблюдая за неспешно плывущим китом, иногда поднимает руку — сигнал перестать грести, если кит повернул голову в нашу сторону, — а затем вновь дает отмашку — гребем дальше: кит отвернулся. Кругом столько плавучих льдин, что, когда люди сидят тихо, сама по себе лодка его не вспугнет. И вы медленно подбираетесь к чудовищу, пока не окажетесь так близко, что теперь оно не успеет нырнуть — нужно время, чтобы огромная туша погрузилась на безопасную глубину. Глаза рулевого загораются, на щеках проступает румянец, и он выдыхает: “Давай, парни! Навались, дружно! Навались!” Клацает затвор большой гарпунной пушки, из-под весел летит пена, пять-шесть гребков, и нос лодки смачно ударяет обо что-то мягкое. Гребцы валятся в разные стороны, но дело сделано: вы слышали выстрел и знаете, что гарпун вошел в огромный бок. Кит камнем уходит в воду, лодка зарывается, вода хлещет через борт… а линь разматывается со страшной скоростью из-под скамьи, едва не задевая вытянутые ноги гребцов. И в этом самая большая опасность — у кита на самом деле редко хватает духа броситься на врага, а вот если линь, за которым следит “мотальщик”, захлестнет за щиколотку, то человек погибнет мгновенно, никто и заметить не успеет. Перерезать линь — потерять добычу, а несчастному все одно не помочь, его уже утянуло в глубину на несколько сот саженей”.

Несмотря на некоторые оговорки, Артур считал китовую охоту славным состязанием. Он указывает, что киты нечувствительны к боли, и говорит, что занятие это — великолепный спорт. “Кто променял бы подобный миг [победу над китом] на любой другой спортивный триумф?”

В итоге за полтора месяца “Надежда” добыла двух гренландских китов и в конце июля направилась домой, в Питерхед. “Никогда больше не увижу я ледяные просторы Гренландии, — писал Артур в походном журнале 31 июля. — Не увижу те края, где выкурил столько трубок крепкого табака… Кто сказал, что вы холодны и негостеприимны, мои бедные снежные равнины? Я познал вас в тишь и в бурю и скажу, что вы щедры и добры”.

Артур навсегда запомнил свое путешествие в Арктику: сияющие льды, ослепительно синее море, странное тявканье тюленьих детенышей, величавое движение огромных китов, свежий холодный воздух и пьянящий восторг перед неведомым. “На борт “Надежды” я поднялся большим, нескладным юнцом, а сошел с нее уверенным взрослым мужчиной”.

Подобно Джеку Лондону или Джозефу Конраду, он мог отныне пользоваться бесценным личным опытом, придающим пленительную достоверность самому невероятному вымыслу.

Он возвратился в Эдинбург с пятьюдесятью золотыми соверенами, запрятанными по всем карманам, “чтобы мама получила удовольствие, отыскивая их”. И начал готовиться к выпускным экзаменам, вероятно, с меньшим рвением, чем следовало бы, — мешал вкус вольной жизни, который он ощутил в Заполярье.

Семья Дойл опять переехала — в квартиру с отдельным входом на втором этаже дома номер 15 по Лонгсдейл-террас, вновь с видом на Мидоуз. Платил за нее по-прежнему Уоллер, 60 фунтов в год. Возможно, они вынуждены были оставить респектабельное жилье на Джордж-сквер из-за бесконечного пьянства Чарльза, и в марте 1881-го его отправили в Блайэрно.

Начались экзамены, и в университете царила крайне взвинченная атмосфера. “Толпа студентов ожидала снаружи, когда выкрикнут очередную фамилию. Жалко было смотреть, как они пытаются казаться уверенными и независимыми: то всматриваются в небо, будто их весьма интересует погода, то пристально, поистине с тщанием археологов, изучают надписи на стенах университета. И уж совсем невыносимо жалостное чувство возникало, когда кто-нибудь, собравшись с духом, отпускал вымученную шуточку, а вся компания преувеличенно хохотала, желая показать, что и в такой передряге они не теряют чувство юмора. Время от времени один из них принимался в подробностях пересказывать, о чем вчера спрашивали Брауна или Бейкера, и тогда маска незаинтересованности спадала, и все жадно, в напряженном молчании внимали рассказчику”.

Артур получил оценку “хорошо, но не блестяще” и степень бакалавра медицины и мастера хирургии. Сразу после экзаменов, в августе 1881-го, был нарисован тушью смешной автопортрет: он скачет от радости, размахивая дипломом, и снизу подпись: “Лицензия на убийство”.

АРТУР КОНАН ДОЙЛ, СВЕЖЕИСПЕЧЕННЫЙ двадцатидвухлетний бакалавр медицины, являл собой образец типичного викторианского джентльмена: прямая осанка, уверенная бодрая походка. Волнистые волосы, приглаженные маслом, зачесаны на левую сторону, кончики роскошных, изящно изогнутых усов горделиво торчат, сохраняя неизменную форму благодаря воску. Он говорит с отчетливым эдинбургским акцентом, но так размеренно и внятно, что ясно каждое слово, собеседнику смотрит прямо в глаза.

Дойл мечтал как можно скорее найти работу, в первую очередь чтобы семья перестала зависеть от Брайана Уоллера. Аннет, уже прочно обосновавшаяся в Португалии, неизменно отсылала большую часть своего заработка гувернантки домой, и так же поступали Лотти с Конни.

Поначалу он надеялся, что сумеет получить место в больнице, но вакансий не оказалось. Тогда он подал заявку на должность судового врача на пассажирском лайнере. Однако недели пролетали одна за другой, а ответа не было. Артур готов был уже пойти врачом в армию, на флот, даже в Индию — куда угодно, лишь бы посылать домой деньги, как вдруг пришла телеграмма: ему предлагали место врача на коммерческом пароходе “Маюмба”, с ежемесячным окладом в 12 фунтов.

В надежде, что это будет не менее увлекательно и романтично, чем поход в Арктику, Артур с радостью ухватился за предложение Африканской пароходной компании. Ему мерещились экзотические порты, девственные джунгли, могучие реки и горы с заснеженными вершинами… Реальность оказалась иной.