зверь, я вновь явилась к оврагу. Священник улыбнулся в бороду, которая росла то седыми, то чёрными пятнами, как у собаки. Певчие пели мимо нот, но я плакала и молилась, как могла. Чудом спасённой от материалистов страною чувствовала я церковь и улыбалась старушкам, которые не ожидали от новоприбывшей такой прыти в поклонах. Перед литургией верных священник возгласил: «Оглашенные, изыдите», — и я выбежала.

Осмелев, я напросилась на урок Ростислава, признавшись, что учить грамоте рабочих канатной фабрики мне скучно и я хотела бы посмотреть, как преподают Закон Божий, тем более вера легла мне на сердце. Прекрасно, ответил он, не стесняясь показать радость, приходите в старшую группу.

«Угадайте, кто из царей создал Российскую империю, а остальные уже расширяли её границы?» Усатые старшеклассники начали осторожно перечислять: Пётр Первый, Иван Грозный… Рост слушал, склонив голову, как дрозд, а потом сказал: «Я очень рад обнаружить в вас такие познания, но у России был один не очень заметный, но мудрый государь, известный как собиратель земель московских». Кто-то спросил: «Иван Третий?»

Ростислав щёлкнул пальцами и указал на отвечавшего: «Да! А почему нам так важен Иван Третий? Потому что он взял веру православную у византийцев, которых завоевали турки. При нём церковь стала независимой от прочих восточных христиан, которые вступили в унию с католиками. Константинополь был Вторым Римом, а Иван сделал Москву Третьим. Он, а вовсе не Пётр превратил Русь в европейскую державу. Он полагался на чиновный и торговый люд и велел не целовать сапог господина, а платить налоги по закону. Англичане и французы тогда не имели свода правил, по которым карают преступников и судятся друг с другом, — а при Иване русские составили такой свод…»

Все — и я тоже — слушали Роста, будто бы дыша изменённым, подкрашенным воздухом. Такого учителя никто из нас не видел. Конечно, старшая группа прикипела к Росту сильнее младшей. Среди них было много детей «бывших» и редакторов, врачей, наборщиков.

После того урока мы съезжали с горы по ледяным тротуарам. Рост комично подпрыгивал и показывал всем своим обхождением, что церковные люди вовсе не нахмуренные угрюмцы. Затем он рассказывал о литургии: оказалось, в ранней Византии церкви были лишь конечными пунктами на долгом пути. Сначала христиане шествовали по улицам с хоругвями и иконами, молились и пели — и лишь перед причастием приходили к храму.

Рост находил смёрзшиеся глыбы и пинал их носком валенка, оббивая, покуда не отваливался снег и не оставалась не желавшая разбиваться твёрдая льдышка. Почему столь красивую веру выставили такой некрасивой, нелюдимой, лживой, спросила я, как это удалось?

Если бы вы спросили моего отца, ответил Рост, он бы сказал, что причина в беспамятстве и презрении предков. Но я думаю, что дело в раздражении от социальной несправедливости, которое перекинулось как огонь на церковь, где всегда были свои грешники. Справедлив лишь Господь, прибавил он, и вся человеческая история тому свидетельница.

Я подумала: может, и вправду верно чувство, что мир окутывает некто могущественный и всё обо всех знающий? Просто по скудости осязания и ума своего мы не можем понять это существо — всепроникающее, присутствующее в каждой молекуле и превращающее своей одновременностью годы во что-то вроде линейки. А мы, как школьники, тщимся измерить ей космос…

Рост смотрел на меня. Вы думаете так, что вокруг вас потрескивает электричество. А вы так рассказываете, быстро ответила я, исполняя обещание говорить, не раздумывая и не обкарнывая честность. В то же время я чувствовала: какая-то сила подталкивает меня угадывать, как быстрее понравиться ему. Точнее, как совпасть с тем, что этот чудной эмигрант уже углядел во мне.

Его же охватила лихорадка, и Рост совсем растерял осторожность, с которой говорил с учителями. Миновав поворот к моей квартире, мы спустились мимо крепости к мосту.

Баржа прошла под нами, мерцая качающимся фонариком. В чёрной протоке шевелились притопленные льдины. «Такие же плавали в Кубани, — глядя на них, сказал Рост. — Отец взял меня и пустил лошадь между полыньями…»

Его отцу пришлось нелегко. Одно — отступать, мёрзнуть, яриться, готовиться к смерти, избавившись от всего и заставив себя перестать любить всё, кроме оружия и нескольких ценных вещей, напоминающих о прошлом. Другое — воевать и при этом бежать с младенцем и женой в войсковом обозе. Только в Крыму семье удалось провести райские месяцы у моря: с бедой под сердцем, но с вишнями в саду и молоком, спасшими Роста от цинги.

Затем были прощальный молебен, шлюпка с озверевшими солдатами, страх, тошнота, турецкий карантин, усталость, остров, где разбили лагерь, грязно-серый парусиновый полог палатки. Офицеры, позирующие фотографу с лисой, которая воровала провиант. Лиса убита. Его отец зачем-то вытянулся во фрунт. И спасший от тоски переезд на новое место, в Сараево.

Горы, пыль, вечный хруст на зубах, вспоминал Рост, пока мы шли по мосту. Как голову задерёшь, так минареты — как опустишь, так кафанщик развешивает чашки на крюки. Он снимает одну из чашек рогаткой и ставит на поднос подле турки, которую схватил с раскалённого песка. Женщины в чадрах, мужчины в фесках и пальто. Беззубые старики шваркают нардами.

В Сараево все были боснийцами, хотя никто себя так не называл: ни православные сербы, ни католики-усташи, ни даже босняки-мусульмане, осевшие здесь с османских времён. Все они, ссорясь и мирясь, кое-как сосуществовали. И вот в этот чан король Стефан добавил остатки белогвардейцев.

Те основали школы и добились права служить в старой сербской церкви. Детей записывали в скауты-разведчики, и они лазали по окрестным горам и оврагам. Одним из разведчиков стал Рост.

Весь свой недостающий реквизит скауты мастерили сами из подручных материалов. Вместо глобуса у них был арбуз, вместо журналов склеивали альбомы-монтажи из ветхих книг. На пасху катали варёные яйца и пекли жаворонков с глазами из изюма. В школьном классе висела таблица «Коренные слова на букву Б». Рост помнил их как заклинание, и я тоже запомнила: «бег», «беда», «белый», «бес».

Скауты сдавали экзамен по родиноведению — истории земли, которой никогда не видели. Учебники рисовали её как край богатырей и праведников, широкоплечих князей и склоняющихся перед ними хлебопашцев. Каждому разведчику надлежало иметь «специальность»: летописец, сигнальщик, натуралист. Но занятие, которое нравилось Росту, не попало в перечень. Он угодил в клетку клеток, внутрь шахматной доски.

Двигать фигуры Роста научил отец, а играть — знахарь. В соседнем переулке Рост однажды увидел распахнутую калитку и халат, сгорбившийся над столом. Застыв на секунду, он обнаружил себя, и старик заметил, поманил его. Перед ним лежали книги, обтянутые кожей. Рост вспомнил, что