– Ну и силищи у тебя, Настька!

Я протянула ей руку, поднимая с земли:

– У меня силы как у воробья. Просто так никто не размахивает мечом, и нужно уметь останавливаться, когда ты видишь, что клинок уходит в пустоту. А еще нужно уметь держаться на ногах.

– Ладно, учи…

Следующий час красавица вышагивала вперед и назад по прямой и зигзагами с утяжелением и без, старательно поворачивая корпус и отводя его назад. Время от времени раздавался тоскливый вопрос:

– Правильно?

Я критически оглядывала пыхтевшую Лушку и кивала:

– Правильно. Молодец.

А та, как ни старалась, отвести взгляд от моих рук, а вернее, от мелькавшего меча, не могла. Я отрабатывала вертикальный перехват.

Когда мы наконец обе устали, Лушка, присев на чурбачок, осторожно поинтересовалась:

– Насть, откуда ты все это знаешь и умеешь? Трофим вон тоже с лошади падал, но только колено повредил, а ничему не научился, а ты…

Я решила, что пора хоть как-то объяснить моей многострадальной сестрице свои странности, в конце концов она единственная моя помощница в этом мире. Даже Ворон вон улетел…

– Знаешь, после падения, вернее, после того, как я полежала без сознания…

– Без чего?

– Ну, в беспамятстве. Во мне словно два человека, одна нормальная Настя, твоя сестра, а вторая столько всего знает и умеет, что иногда самой страшно…

Я все сказала честно, только не стала объяснять, что вторая «я» свалилась из далекого будущего.

Лушка чуть подумала и поинтересовалась почему-то шепотом, словно боялась, что вторая Настя услышит:

– А вторая… тоже Настя?

– Тоже.

– И она… чего?

– Что чего?

– Она все это умеет? И вот это знает? – Лушка нарисовала на земле корявую двойку.

Ну и хваткая моя сестрица, один раз мельком увидела, но не забыла.

– Да. Только ты никому не говори, ладно, а то меня итак все чокнутой считают…

– Какой?

– Ну, что я с ума сошла.

– Ты иногда такие слова говоришь… Это она говорит, да?

Только бы не перепугалась сама Лушка, а то будет совсем плохо. Оставаться одной мне как-то не хотелось. Нет, Лушка, похоже, не испугалась, любопытство взяло верх.

– А она тебе не мешает?

– Иногда.

Лушка вздохнула:

– Мать сказала не задавать тебе глупых вопросов, только я все равно не могу. Интересно же.

Вот те на! Анея выступает на моей стороне. Кто бы мог ожидать от моей строгой тетки?

Конечно, теперь Лушка неимоверно доставала расспросами, но уже не удивлялась моим закидонам совсем. Если удивлялся кто-то другой, со стороны сестрицы следовал окрик:

– Че пристаешь?!

– А давай в мельницу поиграем?

По моему взгляду Лушка сразу поняла, что я «забыла» правила игры.

– Щас научу!

На земле тут же появился квадрат, в углах и посередине каждой из сторон которого сестрица нарисовала жирные точки. С березки были сорваны три листочка, с осинки еще три.

– Тебе какие?

– Все равно.

– Тогда бери эти, я осину не люблю.

Если честно, то я тоже, но раз уж сказала, что все равно…

Правила оказались исключительно простыми, нечто вроде крестиков-ноликов, только в своем варианте. После жребия, который выпал мне, Лушка объяснила:

– Кладешь свой листок на ямку, потом я свой, потом ты… Но только надо так, чтобы не дать другому выложить в ряд крылья мельницы. А самой ухитриться. Поняла?

Конечно, при этом сестрица ловко положила мои листочки исключительно глупо, а свои немедленно выстроила в нужную линию, объявив, что она выиграла, потому теперь будет класть листочки без всякого жребия.

Если честно, то я поняла не из сумбурных объяснений Лушки, а по тому, как она эти листочки укладывала. Элементарные крестики-нолики, только точками и листочками.

Следующие полчаса Лушка маялась, пытаясь выиграть у меня, потом заявила, что я вру и все помню, а потому это все не считается и надо играть в большую мельницу.

– Луш, я правда только сейчас вспомнила правила. В большой также? – поинтересовалась я, наблюдая, как разровненная земля перед нами расчерчивается тремя квадратами, вписанными один в другой так, чтобы точек получилось в три раза больше. Я уже прикинула, что выстроить здесь такие же линии будет просто невозможно, но Лушка уже деловито заменяла наши фишки новыми. Листья березы и осины не так уж отличаются друг от дружки, вместо осины в ход пошли дубовые. Теперь их было по девять, а в правилах нашли усложнения. Мы выставляли по одной фишке по очереди, все также стараясь образовать линию или не давая это сделать сопернице, а когда все фишки были выставлены, начались сами ходы. Но еще до этого я показала Лушке, что у меня уже есть линия. Та сокрушенно вздохнула:

– Забирай у меня любой листок.

– Любой?

– Любой…

Я милостиво забрала тот, который не грозил образованием сплошной линии у сестрицы. Лушка возмутилась:

– Ты чего в поддавки играешь? Бери нормально!

Пришлось подчиниться, я тоже терпеть не могу, когда мне откровенно поддаются, возникает ощущение, что тебя держат за дуру.

– А, ты так? Ну, держись!

Ходить можно было только по линиям, передвигаясь каждый раз на шаг и все так же стараясь выстроить линию. Но когда я показала сестре на еще одну линию у меня, та заорала с восторгом:

– А два раза одну и ту же мельницу нельзя!

Оказалось, что два раза на одну и ту же линию выстраивать фишки нельзя.

– А чего же ты сразу не сказала?

– А ты не ври, что не помнишь! Если бы не помнила, так не играла бы!

Мы чуть не поссорились. Во мне вовремя проснулась взрослая тетка, укорившая:

– Ай-ай-ай… связался черт с младенцем! Сколько ей лет и сколько тебе. Не стыдно?

Было стыдно, я играю в шахматы, а с Лушкой спорю из-за простеньких крестиков…

Обошлось, я, почти не поддаваясь (во всяком случае, Лушка этого не заметила), позволила ей выиграть дважды, перемежая свои проигрыши с выигрышами. Лушке понравилось. Показать ей, что ли, крестики-нолики? Показала. Понравилось тоже. Поскольку это было внове, мы принялись играть в крестики-нолики, где поддаваться стало куда сложнее.

Морской бой тоже понравился, правда, обозвать его пришлось просто сражением, а корабли заменить лучниками. В него мы играли, усевшись друг к дружке спинами. Вот так игры тринадцатого и двадцать первого веков взаимно проникали.