Я вернулся к себе в каюту, где меня по-прежнему преследовали духи этой женщины. По правде говоря, раздражение еще жгло мне душу, когда я уселся, чтобы начать сию запись, но, по мере того как она разрасталась, раздражение становилось частью какой-то вселенской тоски. О Боже! Значит, прав Аристотель в своих суждениях о сношении полов, как прав касательно общественного устройства? Мне необходимо заставить себя отрешиться от чересчур закоснелого, тупого взгляда на сей обычный для скотного двора акт, с помощью которого и наш несчастный вид появляется на белый свет.

Сейчас ночь, и я уже избавился от того, что, думаю, есть мизантропический взгляд на все вообще! По правде говоря, меня куда больше волнует, что вынюхал и разболтал своим приятелям Виллер, нежели соображения методистской, назовем ее так, морали. Прежде всего, мне никак не удается вернуть железному обручу его абсолютно круглую форму, а во-вторых, треклятые духи ни за что не выветриваются. Черт бы побрал эту патентованную дуру! Мысленно возвращаясь к происшедшему, я полагаю, что если что-то мне и запомнится из моего приключения, то не несколько лихорадочное и чересчур краткое удовольствие, а то, как благовременно и на редкость кстати моя дива возвращалась на Сцену всякий раз, как только ее чувства возбуждались чуть больше обычного — или, может быть, вернее сказать, когда они могли быть чуть более четче обычного определены. Может ли актриса передать эмоцию, которую невозможно определить? И не будет ли она благодарна за то, что оказалась в ситуации, в которой нужная ей для роли эмоция проявляется ясно и точно? И не следует ли объяснять этим сценическое поведение? Из моего крайне скудного участия в любительских спектаклях в университете мне помнится, что те, кого мы приглашали как профессиональных советчиков, познакомили нас с терминологией, принятой в этом искусстве, ремесле или занятии. Таким образом, мне следовало прежде сказать, что в ответ на мою реплику «Вот дойдет до дела» она не проронила ни слова, а, стоя вполоборота ко мне, повернулась полностью спиной и начала отодвигаться от меня — и, надо думать, отодвинулась бы намного дальше, если бы тому не мешала переборка, отделявшая мою каюту от соседней, — то есть произвела бы движение, которое, как нас учили, представляло собой проход по сцене в правую кулису. Вспомнив этот ее маневр, я рассмеялся и снова стал — более или менее — самим собой. Бог мой, с чем, без сомнения, согласился бы наш капитан, так с тем, что даже одного капеллана на борту слишком много и что театр является приятной альтернативой морализму! Впрочем, разве наш преподобный джентльмен не разыграл вместе с мисс Брокльбанк перед нами спектакль на богослужении, которое нам пришлось вытерпеть? И тут меня захватила одна воистину шекспировская идея. Он нашел ее привлекательной, а она выказала, как все женщины, готовность пасть на колени перед его преподобием — мужчиной, и вместе они составили пару! Почему бы не пособить им — сделать для них доброе дело — или, как шепчет мне какой-то бесенок, — доброе дело для нас троих? Не стоит ли разжечь в сей малоприглядной Беатриче и ее Бенедикте пожарче огонь страсти друг к другу? «Я охотно исполню любое скромное поручение, чтоб помочь кузине получить хорошего мужа».[25]Написав эту цитату, я рассмеялся слух — дай Бог, другие пассажиры, спящие теперь в своих койках, когда только-только пробило три склянки в третью вахту, решили, что, как и Беатриче, я расхохотался во сне! Впредь я буду всячески выделять мистера Колли, удостаивая его самым благоговейным, скажем так, вниманием, — по крайней мере пока мисс Брокльбанк не окажется в полной безопасности от нападения французов!

Зет, как видите, зет, я не знаю, который это день… Однако нынче был великий тарарам!

Я встал в привычный час, только голова у меня раскалывалась — результат, полагаю, несколько чересчур обильных возлияний с мистером Деверелем: мы пили какое-то дешевое бренди… Я оделся и поднялся на палубу проветриться, и тут… кто бы вы думали вышел из нашего коридора, как не тот самый преподобный джентльмен, которому я решил обеспечить — неудачное слово! — столь приятное будущее. Памятуя о моих планах, я приветствовал его, приподняв свою касторовую шляпу, и пожелал ему доброго утра. Он поклонился мне и приподнял свою треуголку с куда большим достоинством, чем я от него ожидал. Ну и ну, подумал я про себя, не иначе как Земле Ван-Димена[26]требуется епископ. Я не без удивления наблюдал, как степенно он вышагивал вверх по трапу, ведущему на шканцы, а затем последовал туда за ним до того места, где, как всегда, стоял мистер Преттимен, баюкая свое комичное оружие. Я выразил бравому джентльмену почтение: коль скоро у меня теперь, как вы знаете, есть на мистера Колли личные виды, мистер Преттимен должен быть постоянным предметом моего внимания.

— Так вы попали в альбатроса, сэр?

Мистер Преттимен чуть не подпрыгнул от возмущения.

— Как бы не так! Вся эта история… У меня же вырвали оружие из рук! Безобразная, прискорбная история, сэр! Ярчайшее проявление невежества и чудовищного, дикарского суеверия!

— Бесспорно, бесспорно, — согласился я с ним, утешая. — Вот уж чего никогда не могло случиться во Франции.

Я направился на мостик. Поднялся по трапу. Каково же было мое удивление, когда я увидел там мистера Колли! В круглом паричке, треуголке и черном сюртуке он стоял перед капитаном Андерсоном, на тех самых досках, которые были для нашего деспота священны! И когда я уже сходил с трапа, капитан Андерсон резко повернулся к мистеру Колли спиной, отошел к поручню и сплюнул. Мистер Колли чинно приподнял треуголку и тут же двинулся к трапу, но, увидев на мостике лейтенанта Саммерса, изменил курс. Они оба равно чинно приветствовали друг друга.

— Это вы, полагаю, мистер Саммерс, разрядили мушкетон мистера Преттимена?

— Я, сэр.

— И, уверен, никого не ранили?

— Я выстрелил в море.

— Должен поблагодарить вас, сэр.

— Пустяки, сэр. Мистер Колли…

— Да, сэр?

— Позвольте дать вам совет.

— По какому поводу, сэр?

— Не идите сейчас на палубы. Мы знаем наших людей недостаточно долго, сэр. После вчерашнего… не думаю, сэр, что вы питаете дружеские чувства к пьяным, под каким бы они ни были градусом… прошу вас подождать, пока матросы не получат положенную чарку рома. Тогда они, даже если не станут восприимчивее к велениям разума, по крайней мере будут дружелюбнее…

— На мне броня, сэр.

— Поверьте мне, я знаю, что говорю! Я сам некогда был в их звании…

— На мне щит Господа нашего.

— Сэр! Мистер Колли! Вы заявили, что обязаны мне, так сделайте мне личное одолжение. Прошу вас, обождите хотя бы час!

Воцарилось молчание. Мистер Колли увидел меня и чинно мне поклонился. И снова повернулся к мистеру Саммерсу.