Оливер ничего не ответил, только приподнял бровь, когда я заявила, что это не имеет значения, ведь я влюблена в Джонатана, затем я побежала под дождь и вернулась наверх.

Наша с Джонатаном свадьба обошлась в семьдесят тысяч фунтов стерлингов. За все платил он. Я позволила все организовать его сводной сестре, которая описывала себя как организатора мероприятий и разделяла с Джонатаном дар создавать неукротимый импульс. В электронных письмах без заглавных букв она рассказывала мне, что есть около миллиона ниточек, за которые она способна потянуть в «Сохо хауз» или в любом другом отеле в Западном Лондоне, что означает, что она сможет найти для нас свободную дату через месяц. Она рассказала, что знакома с ключевым сотрудником «Маккуин» и училась вместе с большинством девочек из «Клои», так что тут все зависит от моих предпочтений, а еще ей не придется записываться ни к кому из флористов из списка (см. во вложении) как какой-то плебейке, она сто процентов может просто зайти к ним и решить все за полчаса, даже если я захочу что-то не по сезону.

Я сказала, что положусь на ее выбор. В «Сохо хауз», одетая в «Клои» и держа в руках ландыши, прилетевшие неизвестно откуда, я сказала Джонатану, что я так счастлива, будто нахожусь под наркотой. А он ответил, что и сам в полном восторге и что он реально под наркотой.

* * *

Патрик принял приглашение на мою свадьбу. Перегрин, который вместе с Джереми в тот момент шел по Пути Святого Иакова, прислал свои глубочайшие сожаления и антикварный нож для устриц.

* * *

Мы провели медовый месяц на Ибице: он был коротким, но в собачьих годах пропорционален нашему браку. Джонатан сказал, что это преступление, что он до сих пор не свозил меня в свое любимое место на земле, которое, как он обещал, не имело ничего общего со своей репутацией. Я сказала, что поеду, если мы остановимся где-нибудь подальше от всех.

Ожидая рейс в бизнес-зале, я сказала Джонатану, что передумала. Он сидел в глубоком кресле и читал воскресный выпуск «Файненшл таймс», положив ноги на низкий столик перед собой.

– По-моему, немного поздновато, дорогая. Посадка через двадцать минут.

Я сказала:

– Нет. Я про ребенка.

Он провел сокрушительную кампанию за шесть недель с того момента, как впервые предложил это, и, казалось, не удивился, что так быстро сломил меня: он сказал, что в таком случае я могу рассчитывать, что к моменту возвращения в Лондон я уже прочно залечу, – не подозревая, что все его усилия изменить мое мнение были потрачены впустую. Я смыла все таблетки в унитаз, как только он тогда ушел в спортзал: и те, которые я назвала противозачаточными, и те, которые правда ими были.

Это не входило в мои намерения, но пока наполнялась ванна, я посмотрела в зеркало и вспомнила, какой отразилась в нем в тот вечер на ужине у Джонатана, каким трагичным было выражение моего лица. Я вспомнила минуты после того, как он сделал предложение, стоя перед моей семьей, когда они все смеялись, и смеялись от мысли о том, что я могу быть матерью. Джонатан больше не считал, что это смехотворно. Он считал, что я стану чертовски восхитительной матерью. Стоя над унитазом, одну за другой я выдавливала таблетки из блистера. Когда я нажала на скрытый смыв, они уже почти растворились в воде.

Как только Джонатан вернулся к своей газете, я коротко оглядела зал ожидания, а затем встала, чтобы взять себе выпить. Женщина в соседнем круге из стульев была настолько беременна, что поставила на живот небольшую тарелку с бутербродами. Проходя мимо нее, я принялась заправлять волосы за уши, сразу с обеих сторон, чтобы спрятать лицо, потому что я улыбалась так широко, что могла показаться сумасшедшей.

Мы с Джонатаном летели бизнес-классом. Пили шампанское из миниатюрных стаканчиков. Я узнала, что у моего нового мужа есть маска для глаз, которую он купил в магазине, а не сохранил с предыдущего полета. Всю дорогу я думала о своем ребенке.

* * *

Мы приехали на нашу виллу рано утром. Когда я распаковывала вещи, Джонатан предложил искупаться, а затем предаться предобеденному совокуплению. Я сказала, что устала, и, пока он будет плавать – я посплю, а потом присоединюсь в той части, где будет секс. Он уже переоделся в плавки в цветочек и на пути к двери изобразил свою знаменитую гримасу обиженного ребенка – выпяченная нижняя губа, скрещенные руки, топающие шаги. Я приняла душ и легла в постель.

Меня разбудила горничная, извиняясь за то, что ей нужно войти и закрыть ставни, чтобы не впустить комаров на закате. Она сказала, что муж будет недоволен, если вернется и обнаружит, что она допустила, чтобы его красивую жену загрызли до смерти в медовый месяц. Я спросила, не знает ли она, где, собственно, находится этот муж. Он уехал в город на такси, и хотя, по ее словам, муж сказал ей, что вернется в восемь, было уже почти девять, и она не знала, что делать с ужином, который уже давно готов.

Я ела на террасе за столом, который был тщательно сервирован на двоих, а потом наскоро пересервирован для одного, пока я стояла в ожидании. Нарочитые улыбки и грустные глаза, возня с салфетками и стаканами, постоянные входы и выходы, чтобы проверить, нравится ли даме то, что она ест, и не нужно ли ей еще свечек от комаров, и комплименты ее молодости – это международные признаки того, что у вас неудачный брак.

После этого я лежала на шезлонге у бассейна с полотенцем на плечах и смотрела на море, которое поднималось и опускалось по другую сторону невысокой каменной стены, черное и испещренное золотистыми лунными лучами. Я пробыла там до полуночи. Джонатан вернулся рано утром, кончик его носовой перегородки был испачкан чем-то, что могло быть мелким белым песком, которым славятся пляжи Ибицы.

* * *

Хотя Джонатан согласился жить подальше от всех, он не мог выносить дни, когда мы были только вдвоем. А я не могла выносить ночи, когда нас было только пятьсот человек в разных клубах, где, по его словам, он бывал всего раз или два и где он неизменно оказывался хорошо известен. Он обещал, что мне будет весело, если я позволю себе веселиться, и я каждый раз оставалась там сколько могла, но когда у меня начиналась паника от музыки, которая звучала как