прикрыла артиллерия, которая заставила французов умерить пыл, иначе неприятель мог разгромить корпус Раевского. Роту Спешнева противник оттеснил в лес, где она пребывала до темноты, не имея возможности выйти из-за жестокого артиллерийского огня. С наступлением ночи двинулась догонять ушедшие войска. Сражались егеря храбро, о чем говорит число убитых и раненых – свыше половины личного состава роты. Из офицеров уцелел только Спешнев, остальные пали.

Графиня и ее дочь слушали, не отрывая от штабс-капитана взоров, а графинюшка при этом теребила в ручках кружевной платочек. Спешнев перешел к повествованию об отступлении, поведал, как нашли у дороги раненого и ободранного мародерами могилевского мещанина, который оказался лекарем и сыном князя. (При этих словах графиня поморщилась.) В конце Спешнев рассказал, как упомянутый мещанин лихо расправился с тремя вестфальскими гусарами. При этом графинюшка заинтересованно посмотрела на меня, а вот ее мать скривила рот.

– Простите, Семен Павлович, – сказала желчно, – но не могу этому поверить. Чтобы какой-то статский справился с тремя кавалеристами? Такого не бывает. Против них даже обученному солдату не устоять. Я вдова генерала и разбираюсь в таких вещах.

– Сам не поверил бы, если б кто сказал, – возразил штабс-капитан. – Но это видели мои егеря, после чего зауважали Платона Сергеевича. А насчет статского… В жизни Платона Сергеевича был неприятный период. Его силой призвали в армию Наполеона, где он служил лекарем. Участвовал в сражениях в Испании, где ему, как говорит, пришлось повоевать с герильясами, которые не разбирали, кто перед ними: русский или француз. Носишь вражеский мундир – значит, подлежишь смерти.

– Правильно считали, – желчно заметила графиня. – И мы здесь, в России, не будем разбирать. Встать под знамена врага – что может быть хуже для русского человека. Наказание таким – смерть!

– Не соглашусь с вами, Наталья Гавриловна, – покачал головой Спешнев. – Платон Сергеевич, выбрав удобный момент, дезертировал из французской армии, через всю Европу пробрался в Россию дабы служить Отчизне. Чем сейчас и занят.

– Donc, les circonstances[44], – не сдержался я, ляпнув это почему-то по-французски.

– Молчи! – графиня стукнула кулаком по столу. – Чтобы я не слышала в своем доме этого поганого языка! Не окажи ты мне услугу, излечив спину, я бы на порог тебя не пустила, не говоря о том, чтобы посадить с собой за стол. И плевать, что сын князя! Знавала я этих Друцких! Прощелыга на прощелыге и прощелыгой погоняет. Твой батюшка тоже хорош. Бросил законную жену и убежал за границу с простолюдинкой. Достойный поступок, нечего сказать!

М-да. По всему выходит, накрылся план Спешнева по очарованию хозяек. После таких слов лучше слинять, а то как бы взашей не выгнали.

– Благодарю за угощение, ваше сиятельство, – сказал я, вставая. – Время позднее, пора отдыхать.

– Сядь! – рявкнула графиня. – Я не разрешала уходить!

Тут меня проняло: я почувствовал, как закипает в груди гнев. Вконец потеряла берега эта крепостница! В своем мире я не позволял на себя орать даже главному врачу. Мог ответить так, что рожа шла пятнами. А чего терять фельдшеру?

– Дворовым своим будете приказывать, графиня! Я вам не крепостной. Захочу – и уйду.

Я сделал шаг к двери.

– Прошка, Яков, задержите его!

Лакеи у дверей заступили мне дорогу.

– Уберите их! Иначе не ручаюсь…

– Послушайте Платона Сергеевича, Наталья Гавриловна, – поспешил штабс-капитан. – Он хоть и мещанин, но сын князя и гордость имеет. Непозволительно хватать его каким-то крепостным. Вот вы изволили упрекнуть его в том, что служил Бонапарту. Так он эту вину давно избыл. Тем, что спас меня и моих раненых егерей от смерти своим врачеванием. Я ведь умирал: рана воспалилась, лихоманка била. Но появился Платон Сергеевич – и поправился. А уж то, что лично убил трех гусар Бонапарта… Вы были правы, когда засомневались: невероятное дело. Но оно имело место быть. Солдату за такой подвиг крест дают, офицера в чине повышают, а Платон Сергеевич не получит ничего, поскольку статский и не служит. Он даже не просил меня хлопотать о награде, когда к своим выйдем. Вы неуважительно отозвались о его родителях – такого и я бы не потерпел. Какие бы они ни были, но сына воспитали патриотом. В Россию вернулся, да еще накануне войны, хотя умный человек и понимал, что ее не избежать. Мог в Европе пристроиться – с его талантами место найти просто. Платон Сергеевич, чтоб вы знали, – человек ученый, открыл новые методы лечения. Целительную мазь от ран буквально на коленке сделал и нас ею пользовал. Всем на благо пошла. Извините, Наталья Гавриловна, но мой товарищ прав: пора отдыхать. Платон Сергеевич, помогите мне дойти до комнаты.

Опершись на стол, Спешнев тяжело встал.

– Мама! – воскликнула графинюшка.

– Прошу вас, Семен Павлович, сядьте! – поспешила графиня. – И вас, Платон Сергеевич, тоже прошу. Забираю свои слова обратно – была неправа.

Я вопросительно посмотрел на Спешнева и увидел, как тот подмигнул. Ай, да штабс-капитан! Думал, что обиделся, а он, оказывается, свою партию вел. Жук! Но умный.

Я вернулся за стол.

– Не сердитесь, Платон Сергеевич, что сказала плохо о вашем батюшке, – продолжила графиня. – Я его не знала, но думаю, что достойный человек, коли сына в любви к Отечеству воспитал. А зла я на местных Друцких, с коими вела тяжбу из-за земель. Попили моей кровушки, прощелыги! Как супруг умер, так и кинулись тягаться. При Юрии Никитиче слово сказать боялись, а тут осмелели. Чуть ли не половину земель хотели оттяпать, какими-то грамотами в суде трясли. Только не вышло. Все, что матушка Екатерина Юрию Никитичу пожаловала, то за его наследниками и осталось. Воля императора – закон! – она потрясла пальцем.

– Еще хочу сказать о Платоне Сергеевиче, – встрял Спешнев, сообразив, что разговор сворачивает в опасную сторону. – Человек он многих талантов. Стихи сочиняет, егеря его песни распевают. Да и сам голосистый.

– Я слышала, – подключилась графинюшка. – Голос у Платона Сергеевича красивый.

– Спойте нашим очаровательным хозяйкам, Платон Сергеевич! – предложил Спешнев. – Аграфена Юрьевна вас слышала, а вот Наталья Гавриловна – нет.

– Аккомпанемента нету, – развел я руками. Нужно поломаться. А то сразу им…

– Гитара сгодится? – спросила графинюшка. – У меня есть.

– Прикажите принести, – кивнул я.

Спустя минуту у меня в руках оказалась гитара – к слову, нормальная, шестиструнная. Семь струн на гитаре появятся много позже – и в России. Это я вам как бывший ученик музыкальной школы говорю. Гитара походила на ту, что некогда была у меня, но сделана качественнее – по деке и грифу видно. Я пробежался по струнам, подкрутил колки, настраивая. Наверное, графинюшка музицировала и сбила лады.

– Песня французских вольтижеров[45], – объявил я слушателям. – Перевод на русский язык мой.

Вру и