Солнце почти скрылось за горизонтом, когда показались изгороди в три жерди, первые избы деревеньки. Лошади ускорили шаг, почувствовав запах дыма и жилья — признак близкого отдыха, чистой воды, полных яслей.

Они миновали ворота в окружающем деревню заборе и во главе с Никитой направили коней мимо дворов, из которых высовывались любопытные жители. Вскоре отряд остановился перед небольшой покосившейся избой.

С первого взгляда было понятно, что здесь никто не живет, и, похоже, уже давно. Никита спешился и застыл около коня, не спуская глаз с заброшенного дома.

К ним помаленьку стали подтягиваться мужички.

— Никак ты, Никитка. — Кряжистый пожилой мужик подошел к дружиннику и похлопал его по спине. — Почти два месяца уже, как твоя матушка померла. Мы по ней тризну отслужили, все как положено.

— Спасибо, Фома, — хрипло выговорил Никита. — Пойду, посмотрю, нельзя ли там переночевать.

— Да чего ж там-то? Ни сена, ни овса, ни дров нема. Пусть твои други по дворам переночуют. А сам, хошь, ко мне иди. Чай не чужой.

Олега и Велислава позвал сам Фома, другие тоже разошлись по избам. Олег слышал, как ахали и перешептывались женщины, разглядывая одежду Киры.

Но больше всего народ дивился на такое чудо, как ручная куница. Любопытный зверек не мог пропустить интересное развлечение и выбрался из своей мягкой лежанки. Самым удобным местом для наблюдения ей показалась голова Олега, и куница не преминула воспользоваться возможностью побыть на высоте.

Так и поехал ведун с хищным зверьком на голове, отчаянно отплевываясь от меха, когда куница, стараясь сохранить равновесие, хлестала хвостом и почему-то неизменно попадала Олегу в рот. Скинуть ее ведун не решался — дабы не портить уже произведенное хорошее впечатление.

Разведя друзей по домам, молодой дружинник переоделся в чистую одежду, взял в руку небольшой сверток и, покинув деревню, направился к темному ельнику, к высокому дубу, возвышавшемуся перед ним на опушке. Там Никита развернул тряпицу, выложил на траву краюху хлеба, высыпал горкой курагу и миндаль, поместил рядом кинжал в ножнах.

Собранный хворост ратник опустил в каменный очаг и разжег костер. Слабые всполохи пламени вначале с трудом набирали силу, пригибаясь под резкими порывами ветра. Но Никита медленно подбрасывал сухие ветки, и вскоре возле леса запылал высокий жаркий огонь.

Воин преклонил колени на мягкой траве у костра, удобно уложив рядом ножны с мечом.

— Прости, матушка, — тихо шептал воин. — Прости, что в твой последний час одна осталась. Прости, что не вспоминал и весточек не посылал.

Слеза тяжелой каплей скатилась по щеке, и Никита раздраженно смахнул ее тыльной стороной руки. Негоже мужчине слезы ронять. Только кто его сейчас осудит?

— Прости, матушка.

Никита смотрел на яркие языки костра, но видел лицо матери, словно минуту назад ушел от нее. И не заметил воин, как рядом с ним возникли три призрачные женские фигурки. Они бесшумно стали кружиться вокруг него и ронять горькие слезы. И лишь когда на плечо легла рука одной из них, Никита вздрогнул и резко обернулся.

Женщина улыбнулась ему и произнесла:

— Не печалься, воин. Твоя матушка не одна была в свой последний час.

— Ты ли это, Ледяная Божиня? — От холода, исходившего от женщины, Никита содрогнулся.

Мара прикоснулась пальцами к его щеке:

— Твоей матери одиноко одной. Но близится час вашей встречи. Скоро ты обручишься со мной пред небесами. Шумным будет свадебный пир. Булатный меч будет петь в твоих руках, собирая кровавую жатву. Горячим выдастся день. И я утолю твою жажду из чаши моей…

Никита долго смотрел вслед исчезнувшей в сумерках прекрасной женщине, а на губах его застыла печальная улыбка.

В широкое стрельчатое окно проникали лучи полуденного солнца и полноводной рекой заливали просторную комнату, наполняя ее теплым розовым светом. Мягкий, с толстым ворсом ковер застилал пол, на котором в милом беспорядке тут и там лежали пухлые подушечки самого разного цвета и размера. На окнах висели тончайшие занавеси, которые колыхались от дыхания ветерка. Но самым примечательным предметом из всей обстановки была кровать. Огромная, невероятно мягкая, застеленная белоснежным покрывалом, она занимала едва ли не половину всего пространства комнаты.

На этой кровати и возлежала стройная, юная, рыжеволосая девушка. Открыв глаза и подставив лицо свету, она потянулась и радостно рассмеялась. Потом перекатилась с боку на бок и наконец опустила ноги на ковер. Не вставая, она потянулась за сандаловым гребнем и принялась расчесывать густые волосы, любовно касаясь волнистых прядей. Такую работу девушка не доверила бы никому. Слишком уж дорожила она своей красотой.

Стукнула дверь, и в комнату, низко кланяясь, вошла полуобнаженная девушка с золотым ошейником раба. Хозяйка любила дорогие красивые вещицы и не могла отказать в удовольствии окружить себя милыми безделушками, будь то смазливая невольница или ошейник из золота на ней. На подносе, который держала рабыня, стояла чаша, наполненная персиками, и кувшин с лучшим вином, какое только можно было найти в Запретном мире.

— Доброе утро, повелительница, — низко поклонилась невольница и поставила поднос на маленький столик среди подушек.

Вслед за девушкой в покои вошел молодой раб и замер перед повелительницей, гордо вскинув голову, отчего девушка поморщилась, как от зубной боли. Вот еще проблема с непокорными рабами! Надоело! Итак немалого труда стоит провезти их в Запретный мир, так они еще и своевольничают! Ну да ладно, с этим-то точно проблем больше не будет.

Хозяйка окинула его внимательным взглядом, оценив и стать, и приятное лицо. Жаль, такой раб пропадает. Она притворно вздохнула и снова рассмеялась, отчего оба невольника вздрогнули. Девушка погладила ладонью древко тысячелетнего посоха, покоящегося на постели рядом с ней, и, вытянув ножку, поддала снизу по краю подноса.

— Сколько можно говорить тебе, несносная курица! По утрам я ем только красные персики, а не желтые! Убирайся!

— Простите, госпожа, — дрогнувшим голосом ответила невольница и, пятясь, покинула комнату.

Когда за ней закрылась дверь, Варна перевела взгляд на раба и растянула губы в злой усмешке.

— Значит, ты не хочешь пожелать своей госпоже доброго утра, ничтожество?

Голос ее разлился по комнате угрожающим шипением, словно ядовитый туман, отчего невольник вздрогнул и побледнел.

— Я не стану желать тебе добра, Варна! — Голос его прозвучал неуверенно, он уже жалел, что затеял это, но дороги назад не было. — Ты гнусная тварь, подлая колдунья. Как тебя только земля носит. Сдохнуть тебе желаю в этот день, а не доброго утра!

— Желай не желай, — покачала головой повелительница, — а я все едино бессмертна. Бунтуй не бунтуй — но ты мне все равно послужишь!