– Разве не это называют заслуженным отдыхом?

– Порой ночи бывают невыносимы, владыка.

– Твои слова об амбициях заставляют меня перенестись в далекое-далекое прошлое, где мы с тобой…

– Где я наконец узнал свою судьбу, – произнес Спиннок без единой нотки горечи в голосе.

– Подвиги без свидетелей. Героические свершения, наградой за которые была только благодарность.

– Оружие следует обнажать, владыка, иначе оно ржавеет.

– Если его обнажать слишком часто, оружие тупится и покрывается зазубринами.

Услышав эти слова, плечистый тисте анди склонил голову.

– В таком случае, владыка, оружие убирают и ищут новое.

– Время тому еще не настало, Спиннок Дюрав.

Спиннок снова поклонился.

– Мое мнение, владыка, таково, что в обозримом будущем нужды отправляться на Ассейл у вас нет. Безумие, царящее там… не покинет его пределы.

Аномандр Рейк вгляделся в лицо Спиннока и кивнул.

– Продолжай играть, мой друг. Пусть король побеждает. Пока… – И, не договорив, он снова обратился к хрустальному окну.

Спиннок прекрасно знал, какие слова остались невысказанными. Поклонившись в третий раз, он вышел из залы и закрыл за собой дверь.

По коридору медленно плелся Коннест Силанн.

– А, – произнес он, завидев Спиннока. – Наш владыка у себя?

– Да.

Ответная улыбка на лице старого кастеляна не обрадовала Дюрава. Уж слишком она была натянутой и вызывала скорее сочувствие и стыд. И если первое Коннест вполне заслужил, будучи великим магом, который пожертвовал своей силой ради остальных, то второе – нет. Но что такого мог сказать Спиннок, дабы облегчить горестную долю соплеменника? Ничего, одни банальности. А если попробовать что-нибудь… резкое, вызвать не самоуничижение, а отпор?…

– Мне нужно с ним поговорить, – произнес Коннест, подходя к двери.

– Он будет очень рад, – выдавил из себя Спиннок.

Кастелян снова улыбнулся.

– Не сомневаюсь. – Он молча посмотрел в глаза Дюраву. – У меня для него отличные вести.

– Правда?

Коннест Силанн поднял засов.

– Правда. Я нашел, кто будет нам поставлять трупных угрей.

– Владыка того, Сын сего – какая разница?

Мужчина закончил чистить плод ножом-напальчником и скинул кожуру на мостовую.

– Главное, что он не человек, так ведь? – продолжил он, обращаясь к собеседникам. – Просто очередной темнокожий урод с мертвым взглядом, как у остальных.

– Любишь расставлять все по местам, погляжу? – сказал второй и подмигнул третьему, который до сих пор не проронил ни слова.

– Я много чего люблю, уж поверь, – проворчал первый, отрезая от плода по кусочку и отправляя себе в рот.

Подошла разносчица, поправила фитиль в лампе и снова утонула в сумраке.

Троица заседала в одном из новеньких уличных ресторанов, хотя называть этим словом кучку столов с неодинаковыми стульями чересчур благородно. Кухней вообще служила старая повозка под полотняным навесом, а лошадиное корыто было переделано под жаровню, вокруг которой крутилась семья из нескольких человек – одновременно владельцы и обслуга.

Из четырех столов три были заняты. Посетители сплошь люди; тисте анди не имели привычки трапезничать на публике и уж тем более вести пустопорожнюю болтовню за горячим бастионским келиком – зловонным пойлом, которое в последнее время стало популярным в Черном Коралле.

– Ты все языком треплешь, – подначивал второй, попивая из кружки. – Словами яму не вырыть.

– Не я один так думаю, совсем не один, – огрызнулся первый. – Дураку ясно, если этого Сына-Владыку прикончить, то прокля́тая темнота уйдет и здесь снова будет ночь и день, как у всех.

– А вот и необязательно, – полусонным голосом проговорил третий.

– Дураку ясно. Я сказал. А если ты не видишь, то это твоя проблема, не наша.

– Наша?

– Да, именно так.

– Значит, собираешься пырнуть этого страхолюда в сердце?

Второй фыркнул от смеха.

– Живут они долго, – угрожающе произнес первый, – но кровью истекают, как все.

– Букх, только не говори, что весь этот замысел – твоих рук дело, – произнес третий, подавляя зевок.

– Замысел не мой, – признался Букх. – Зато я среди первых поклялся довести дело до конца.

– А чей же тогда?

– Не скажу. Не знаю. Там все хитро организовано.

Второй потер щетинистый подбородок.

– Ну а что, не миллион же их, так ведь? И вообще, половина наших воевала за Домин, а то и раньше. И никто, между прочим, не отнимал у нас оружия и доспехов.

– Большие дураки, ага, – закивал Букх. – За такое высокомерие нужно платить, это точно.

– Когда следующая встреча? – спросил второй.

Третий принял более удобное положение на стуле.

– Мы как раз туда и направлялись, Хаярак. Хочешь с нами?

Троица встала и вышла. Провидомин допил келик, выждал несколько ударов сердца, затем поднялся, запахнул плащ и проверил, как ходит меч в ножнах.

Замерев на мгновение, он обратился на север, закрыл глаза и тихо помолился.

После этого он беспечной походкой направился туда же, куда и троица.

Красный дракон, свившийся на вершине башни, наблюдал за происходящим внизу. В каждой фасетке отражались улицы и переулки, толкотня на базаре, резвящиеся дети, женщины, развешивающие белье на крышах, прохожие между зданиями. В городе кипела жизнь.

Где-то за пределами Покрова занималась заря, начиналось жаркое и душное утро. В лучах солнца виднелся дым от костров во временных лагерях, разбитых вдоль проторенных троп, тянущихся с севера. Затем на тропах показалась непрерывная цепь паломников, блеснула золотом пыльная змейка, которую ветер нес к самому Большому кургану.

Нищие несли сверкающие ракушки, подобранные на берегу, полированные водой камни или куски медной руды. Те, кто побогаче, несли драгоценности, инкрустированные ножны, отрезы редких шелков, делантского хлопка, серебряные и золотые даруджистанские советы, предметы с трупов павших воинов, локоны почитаемых родственников или героев и прочие ценности. До кургана оставался один дневной переход. Разбойников и воров можно было не опасаться, и паломники пели.

Они шли на юг, к огромной туче сгустившейся тьмы, где под горой сокровищ покоились мощи Искупителя.

Их надежно хранил Покров и мрачные, безмолвные сторожа.

Пыльная змейка неслась к месту спасения. Среди племен рхиви из северной части Генабакиса бытовала поговорка: «Бесстрашен тот, кто будит змею, ибо он забыл законы жизни».