— …ибо учит нас Иисус — возлюби врага своего, — проговорила она, и отец Хайме с шипением втянул в себя воздух. — А кто наш главный враг, как не сам дьявол? Кротостью своей и нежностью мы держим в узде Зверя…

Священник прикрыл глаза и обессиленно замотал головой. Даже Максу, который никогда не был силен в теологии, рассуждения настоятельницы показались странными. Священник же, похоже, сходил с ума.

— Откликаемся на зов и приходим в сердце трясины, чтобы отдаться возлюбленному… В сундуках библиотеки — история каждой женщины, услышавшей голос Чиморте, каждой, ощутившей его взгляд. Каждой, что служила или служит Господу, любовью своей удерживая в узде его древнего врага, на которого молятся язычники. В этих рассказах — живая история самого континента, ибо в их судьбах отражается судьба страны…

— Вы сами язычницы, — обрел наконец дар речи священник. — Еретички! Мои предки оправили бы вас на костер, каждую, от мала до велика…

— Бросьте, падре, — фамильярно вмешался Макс. Ему было не по себе, и от растерянности он вдруг ударился в развязность. — Пусть дамы развлекаются, зачем же сразу на костер? Они и так здесь вроде бы как в ссылке.

Священник бросил на него испепеляющий взгляд и ничего не ответил.

— А кстати! — оживленно обратился Макс к настоятельнице. Его несло, и он готов был молоть любую чепуху — лишь бы не смотреть на отца Хайме, трясущегося, как в лихорадке: Макс с детства не любил и побаивался фанатиков. — Откуда у вас такие молоденькие монашки? Неужели тоже пришли на зов? Я тут приметил одну — ей, кажется, и десяти нет… Да еще и беленькие все, как на подбор.

Настоятельница улыбнулась чуть ехидно.

— Святой Чиморте нуждается и в телесной любви, — сказала она.

У Макса отвисла челюсть. Монашка и мегатерий… нет, наверняка он что-то не так понял. Мать Эсмеральда заметила его метания. Она по-девичьи хихикнула и тут же зарделась, прикрывшись рукавом.

— Возжелав одну из своих невест, святой Чиморте выходит из трясины, обернувшись прекрасным юношей, чтобы сестра могла исполнить свой долг без ущерба для тела и разума, — объяснила она. — Иногда после его посещений сестра беременеет — это радость для всех нас, а ребенок — дар Божий… — Настоятельница улыбнулась, ласково кивнула юной монашке, и Макс мысленно хлопнул себя по лбу. Девушка родилась здесь, в монастыре. Или считает, что родилась, потому что монахини задурили голову подкидышу, чтобы укрепить легенду… Но откуда в глубине сельвы взяться такому голубоглазому младенцу? Макс запутался и плюнул, не пытаясь больше разобраться в местных хитросплетениях, а голос настоятельницы все журчал: — Ибо святой Чиморте чадолюбив, и дети прочнее привязывают его к месту…

— Хватит! — воскликнул священник и вскочил. — Вы прокляты, вы одержимы, и гнить вам в этих болотах во веки веков! Сеньор Морено, мы уходим. Мы покидаем эту дьявольскую обитель!

Настоятельница встала. Она была совершенно спокойна — будто они со священником только что обменялись замечаниями о погоде.

— Вам не откроют ворота ночью, — буднично сказала она. — Никто из сестер не захочет совершить грех.

— Грех! — взвизгнул падре, сжимая кулаки, но монахиня жестом остановила его.

— Вы погибнете, если отправитесь в путь, не дождавшись утра. Вам постелют в библиотеке. Кстати, святой отец, в сундуке, стоящем в дальнем правом углу, вы найдете документы, касающиеся вашего предка… того самого, что построил этот монастырь. Думаю, вам будет интересно…

Макс проснулся, разбуженный странными звуками. Голова с недосыпа была дурная: Макс долго ворочался, не в силах заснуть. Тяжелые мысли одолевали его. Кому мегатерий, а кому — святой Чиморте, кому — сам дьявол, а кому — древний бог, проигравший битву и потерявший власть… Слишком много, чтобы считать мегатерия просто животным, хоть и редчайшим. Слишком странно, чтобы взять и оставить привычные установки ученого, отбросить рациональность, заменить пристрастие к фактам на мистицизм. Макс задремывал, и во сне ему чудился взгляд мегатерия — и как он отступал, прикрываясь фотокамерой, как крестом, и сколько было в глазах зверя ярости, тоски, жажды… Безумия. Но ведь безумным может быть только тот, кто потерял разум, а не тот, у кого его никогда не было…

Макс приподнялся на локте и огляделся. Все оставалось по-прежнему, когда он устало вытянулся на жестком тюфяке, набитом кукурузными листьями. Пахло сыростью, креозотом, нагретым маслом в светильнике. Над Максом под сводчатым потолком клубилась тьма, и тьма подступала со всех сторон, исполосованная заставленными книгами полками. И посреди этой тьмы в маленькой лужице золотистого света, льющегося на заваленный бумагами стол, сидел отец Хайме. Сидел, сгорбившись, закрыв лицо руками. Снова раздался странный звук, и тогда наконец Макс понял, что его разбудило: это были рыдания священника.

Мать Эсмеральда лично вышла проводить их.

— Ступайте по этой тропе, — сказала она, указывая на утоптанную дорожку, ведущую от ворот монастыря. — Дальше она будет хуже, какое-то время придется идти через болота, но там проставлены вешки, их трудно не заметить. Не задерживайтесь в пути и не вздумайте заночевать на полдороге. К вечеру вы придете в Ятаки, там вы будете в безопасности. Местные жители не тронут тех, кто идет со стороны нашего монастыря. Возможно, вы даже сможете пополнить запасы. Дальше… — мать Эсмеральда оборвала сама себя, пожала плечами. — Благослови вас Господь.

Ворота монастыря затворились, и путники снова остались один на один с сельвой.

— Выставили! — звенящим голосом воскликнул отец Хайме. — Еретички и богохульницы выставили нас из стен, построенных моими предками! Господь мой Иисус, как странен и несправедлив этот мир и как силен в нем враг человеческий!

— Это не богохульство? — с любопытством спросил Макс и тут же смущенно махнул рукой в ответ на ледяной взгляд священника. Напоминать о том, что вчера вечером отец Хайме сам рвался прочь из монастыря, он не стал. — Я так понимаю, это происки дьявола, — неуверенно проговорил Макс. — Извините, падре, я плохо разбираюсь в таких вещах.

— А в скотине вы разбираетесь? — сварливо спросил священник и в который раз ударил своего мула пятками. Тот дернул ухом и продолжал безмятежно дремать. Дальний путь не манил его. Макс усмехнулся, свистнул, и мул недовольно зашагал по глинистой тропе, испещренной старыми следами копыт.

Макс ехал впереди, изредка рассеянно понукая своего мула. Густые заросли подступали к самой тропе, и управлять животным не было необходимости — мул размеренно шагал сам по себе, не пытаясь свернуть в сторону… Иногда местность понижалась, под ногами начинало хлюпать, и тропа растворялась, терялась среди подернутых ржавой пленкой луж. Тогда приходилось останавливаться и высматривать вешки — воткнутые в землю прутья, к которым кто-то привязал куски ткани. Почему-то большая часть этого тряпья явно была когда-то детской одеждой; Макс не собирался размышлять о том, почему именно для вешек выбрали такой материал. Постепенно он выпустил повод и погрузился в глубокую задумчивость.