— И как тебе? — спросил он.

— История похожа на правду, по крайней мере в своей основе, — осторожно сформулировал я. — А дальше в нее можно вплести что угодно.

— Давай взглянем на нее с другой стороны. Эти исламисты не идиоты. Они понимают, что мы пытаемся внедрить к ним наших людей, и стараются заслать к нам своих. Что их интересует в первую очередь? Наша агентура. А этот Заур как раз и рассчитывает, что мы его с кем-нибудь состыкнем.

— И это безотносительно того, что такой агентуры у нас, как я понимаю, пока нет. То есть сегодня утром мне показалось, что есть, а теперь уже и не знаю.

— Но если представить, что твой Мустафа по-прежнему с нами? Ты бы привел к нему Заура?

— Нет, — не задумываясь, ответил я. — Мустафа годится на большее.

— Вот то-то и оно, — заключил Лешка.

8

Мохов отсутствовал минут двадцать. Лешка успел пожалеть, что у него нет с собой выпить, что он за рулем и что вообще мы не на отдыхе (хотя за всю жизнь мы с ним ни разу вместе не отдыхали). Я успел пожалеть (про себя, не высказывая этого), что мы с ним видимся так редко и только по работе, что не дружим семьями, что я его Таню видел лишь однажды мельком, а Джессику Кудинов, скорее всего, не увидит никогда. И тут вернулся Мохов.

— Уже без грима? Что ж так скучно? — сострил он с порога.

— Публика разошлась, — откликнулся я.

Мохов сообразил купить по дороге маленькую обойму пива, правда светлого, орешков и чипсов. Мы с Лешкой заулыбались — советская школа, довольствуемся малым. Пить по-американски, из горлышка, я ненавижу, из посуды были только одноразовые пластмассовые стаканчики для кофе. Ну, хоть так: на войне, как на войне.

— Так где ты это сокровище откопал? — спросил Лешка Мохова.

— Он позвонил на один из наших левых телефонов, оставил свой номер. Мы проверили, что могли, и перезвонили ему. И как раз шифротелеграмма по его поводу пришла из Центра. — Мы с Лешкой опять переглянулись по поводу «Центра». Ох уж эти служаки! — Заур в нашей структуре не разбирается, но дело он имел, разумеется, с ФСБ. Уж не знаю, как он мог во время войны какие-то сведения из Грозного передавать, но коллеги его рекомендуют.

— Тем не менее мы должны опираться на собственное суждение, — возразил Кудинов. А то по тону Мохова было ясно, что он чужие рекомендации воспринимает как руководство к действию.

Я вспомнил, что и в лесу у Хитроу Лешка как-то кисло отзывался об ФСБ. Я-то с контрразведчиками никогда дела не имел.

— Вам что, не нравится, что Заур работал на ФСБ? — спрашивает Мохов.

Мы с Лешкой храним благородное молчание. Сидим, хрустим чипсами и запиваем пивом.

— Или я ошибаюсь?

— У них на бумаге все красиво, — соизволил все же пояснить Кудинов. — А на деле лучшие ушли в бизнес, а прочие занялись бизнесом, не уходя. Конечно, есть и исключения.

— Так или не так, мы тут с коллегой посоветовались, пока ты ездил за пивом, и решили, что раскрывать наш канал Зауру не стоит, — сказал я.

Мохов уставился на нас обоих:

— В шифротелеграмме как раз было сказано, чтобы мы его отправили как можно скорее.

— Отправляйте, — сказал Кудинов. — По своему каналу. У вас есть такой?

— Я думал, у нас все общее.

— Тебя лично, Володя, я обидеть не хотел. Но у нас вырисовывается комбинация поинтереснее, чем отправка осведомителя.

— Теперь я понял. Вы ему не доверяете.

Интуитивное прозрение. Вообще людям с латеральной ретракцией, «охотникам» по одной классификации, «Марсам» — по другой, думать бессмысленно. Это отнюдь не значит, что они глупее других — тех, кто привык все подвергать анализу, рассматривать разные варианты, взвешивать за и против. Главное оружие охотников — не рассудок, а интуиция. Она мгновенно подсказывает им решение, которое тем не менее может быть правильным или ошибочным. Но интуиция компенсирует, как бы это сказать, нерасположенность к думанию, а в критических ситуациях даже доказывает свое превосходство. Так что вопрос о том, кто умнее, остается открытым.

— Ну, смотри, Володя. Я правильно помню, что чеченцы — это маленький, но гордый народ? — решил прояснить нашу позицию Лешка.

— Ну.

— Они по идее должны быть заодно. А он, получается, закладывал своих. Не знаю кого: одноклассников, соседей, товарищей по работе…

— А для нас-то что в этом плохого?

— Получается, Заур из тех людей, в которых мы нуждаемся, но которых не уважаем, — пояснил я. — Им сложно доверять. «Измена мне мила, а изменники противны», как говорил Август.

— Кто говорил? — переспросил Мохов.

— Август, первый римский император. Экс-Октавиан.

Мохов с понимающим видом кивнул. В нем было что-то смешное и трогательное. Мысль его не всегда догоняла ускользающую реальность, но он очень старался. Он был как сопящий толстячок, знающий, что прибежит последним, но до финиша не сдастся.

— Понятно, — заключил Мохов. — И что мне сказать шефу?

Действительно, наш-то с Лешкой шеф в Москве, в Лесу, а моховский здесь, в резидентуре. Сидит сейчас, курит, ждет его доклада.

— Скажи, что надо искать канал.

— Он на вас рассчитывает.

— Пусть тогда пишет нашему шефу. Тот взвесит его вариант и наш и примет правильное решение. Которое мы выполним.

Кудинов даже поднял ладони, такой кристально ясной представлялась ему ситуация. Мы же с ним приказов из резидентуры не получаем, у нас начальник — Эсквайр. Наши коллеги в Лондоне, как я выяснил у Лешки, пока мы ехали сюда, и понятия не имели, что есть в городе такой непростой Возняк, а про меня они вообще ничего толком не знают. Просто ситуация настолько серьезная, что нас попросили резидентуре помочь. Помочь, а не пополнить ряды бойцов.

— Нет, мне нужна отмазка, — нахмурился Мохов.

— Отмазка — это что такое? — повернулся ко мне Кудинов.

Я только пожал плечами — я-то от родных просторов еще дальше живу.

— Так сейчас говорят, — пояснил Мохов для изгоев, оторванных от живого великорусского языка. — Ну, вроде: что мне соврать правдоподобного, чтобы от меня отстали. Иначе получится, я вас подставлю.

— Не думай об этом. Если тебе так проще, доложи как есть, — сказал Лешка.

— Может, кинуть Володиному шефу какую-нибудь кость? — предложил я. Не из боязни неприятностей — чтобы поддержать пригорюнившегося Мохова.

— Чтобы он увидел, что это голая кость, и потребовал, чтобы принесли кость с мясом? — передразнил меня Кудинов. — Такой опытный интриган, а сейчас, батенька, глупость сморозили.

— А все, что я говорю, — сплошные глупости, — миролюбиво признал я. — Умные мысли я приберегаю для себя — зачем ими разбрасываться? А глупым не место в той компании, вот я от них и избавляюсь.