в неизведанное пространство. И когда я заметил её, до меня донёсся странный аромат. Яблоки и мёд. Странный двойник духов, которые Индиго наносила на свою шею и запястья каждое утро. Я представил себе внешний вид дома. Эта лестница могла вести только в одно место.

В башенку.

«Никто не пользуется той комнатой. Уже нет».

Так чья же это была комната?

Недолго думая я снова поднялся по лестнице и повернул в другую сторону коридора. Здесь время застыло. Даже золотистые пылинки зависли в воздухе. Моё внимание привлекла небольшая ниша. Три каштановых полки там пустовали, только на верхней остался тюбик губной помады. Я открыл его. Оттенок был тёмно-сливовым, и на нём остался полумесяц – след чьих-то губ.

Индиго? Или Лазури?

Вернув помаду на полку, я заметил болтающуюся ленточку. Легонько потянул, и что-то высвободилось. Должно быть, оно застряло между полкой и стеной…

Маска.

Она была изготовлена из синего атласа, покрытая оспинами, в которых раньше, должно быть, располагались стразы. Так небрежно и беспечно, и мне стало отвратительно. За все годы наших с Индиго игр она никогда не тянулась за маской. Это было бы лишним. Но вот доказательство того, что когда-то она была самой собой настолько, что нуждалась в маскировке.

– Осторожнее с этим.

Миссис Реванд показалась на главной лестнице, сжимая серой рукой перила. Индиго с ней не оказалось. Я испытывал одновременно и облегчение, и разочарование.

– Прошу прощения, – проговорил я, кладя маску обратно.

Миссис Реванд напряжённо улыбнулась.

– Она очень внимательно следит за тем, как ухаживают за территорией и за этой стороной Дома. Сюда нельзя даже уборщицам и обслуживающему персоналу, – сказала она, бросив взгляд на лестницу.

Я кивнул.

– Ну, Ипполита, кажется…

– О господи, не мисс Ипполита, – ответила миссис Реванд. – Правила устанавливает Индиго.

Лёгкий ветерок пронёсся по Дому, и тот застонал, словно от брошенности. Миссис Реванд рассмеялась:

– Очевидно, Дом питает такую же ностальгию, как и Индиго. Прошу прощения, мисс Индиго. Старая привычка, я ведь знала её совсем юной.

Я подумал о ямочке, оставшейся на губной помаде, об атласной маске, касавшейся её лица. На задворках разума возник образ брата, исчезающего в шкафу, и я спросил с кажущейся беспечностью, хоть и понимал, что пробую границы своего обещания…

– Какими они были? Индиго и… Лазурь?

Миссис Реванд вздохнула, складывая бледные руки на животе.

– Прекрасными, – ответила она. – Сердцеедками во плоти. Но обе озорные, милые, всегда сбегали наружу в свой собственный мир. Всегда играли со своими волосами, пробовали новое… Помню, как-то Лазурь срезала свои волосы без предупреждений! Мисс Ипполита была очень опечалена. Она обожала длинные волосы, знаете.

– А почему Лазурь уехала из города? – спросил я.

Миссис Реванд покачала головой.

– Не имею представления. В один день они были словно две половины одной души. А на следующий… врозь. Кажется, в последний раз я видела Лазурь на девичнике в честь выпускного. – Миссис Реванд облизала губы. – Иногда с дружбой такое случается. Особенно у юных девушек.

Я внимательнее присмотрелся к экономке. Седые вьющиеся волосы. Обвисшие щёки, смягчающие лицо. Губы в морщинах прожитых лет. Но её глаза имели невероятно яркий голубой цвет. Я не мог представить время, когда она была красавицей, но, возможно, была. Возможно, когда-то она тоже была половиной чьей-то души.

– Вы с мисс Ипполитой никогда не пытались с ней связаться?

– Господи, нет. Это ведь был её выбор, уехать, и её выбор – связаться с нами, – ответила миссис Реванд. Посмотрела мне за спину, на запылённый ковёр и железную лестницу. – К тому же некоторые девушки просто не созданы для того, чтобы их нашли. Воспоминания создают свои собственные дома, ещё более волшебные, чем этот. Там-то и живут девушки из прошлого. – Она дотронулась до деревянных перил. – В тех домах пыль не может их коснуться. А время никогда не окрашивает их волосы серебром, и морщины не сминают их лица. Они могут остаться нетронутыми, совершенными – навсегда. Вот такое положение вещей мне нравится. – Она улыбнулась, и я невольно задался вопросом, сколько раз она обдумывала то, что сейчас проговорила вслух. – В моих воспоминаниях Индиго и Лазурь всегда счастливы. Всегда танцуют.

Глава одиннадцатая

Лазурь

Вы ведь можете представить себе, правда? Тот миг, когда время нагнало нас и угол света стал таким, что знакомое делалось странным. Я изучала наши лица рядом и ощущала нехватку себя самой, когда первый мороз прокрался в наше вечное лето.

Я никогда не замечала течения времени, но это безразличие было односторонним. Время наблюдало, как мы сплёвывали молочные зубы себе в ладонь, вытаскивали расшитые блёстками платья из шкафов Тати и делали вид, что мы – чудовища. Время следовало за нами в школу каждое утро и вечер. Сидело у нас на плечах, пока мы грезили о феях, вслушивалось в наши вздохи, когда мы засыпали, убаюканные, отслеживало, где наши колени соприкасались на зелёной кровати Индиго, принюхивалось к нашим костям, удлинявшимся каждый день, и следило, как годы стираются и смягчаются. Как и мы сами.

В свои четырнадцать Индиго уже была так красива, что людям становилось неуютно. Дело было не в её теле. Не только в нём. Уверенность её взгляда, воля, с которой она держалась, вздёрнув подбородок.

Иногда, когда мы плавали в ручье у неё за домом, Индиго снимала купальник, поднимала руки и приподнималась с земли.

– Посмотри. Я начинаю меняться, и у меня теперь волосы. Видишь?

Я могла только кивать. Пахнуть она тоже начала иначе, в аромате её кожи появились нотки соли. Даже её пот пах фруктами, словно она созревала под лунным светом.

Ну а я меж тем была полностью невидимой. Я просила об этой силе, когда пожертвовала волосами, но даже не представляла себе, как методично эта сила будет окутывать меня. Моя мать скривила губы от отвращения, увидев мою остриженную голову. Взгляд Юпитера стал расфокусированным, потеряв всякий интерес, и если я крепко держалась за свою силу, то могла оставаться незамеченной им целыми днями. Невидимость покрывала мою кожу, тело и кости.

Я старалась не пялиться на Индиго во время этих купаний, но ничего не могла с собой поделать. Я хотела, чтобы вода омывала новые, тайные части меня тоже. Хотела выйти из воды, пахнув чем-то иным, не водорослями пруда. Но я была лишена и запаха, и волос, голая, как скала.

Каждый раз, когда мы сохли, лёжа в траве, я искала признаки нашего отдаления друг от друга. Ожидала, как её пальцы дёрнутся в сторону от моих, как