Но у Марико не было времени обдумывать причины, по которым ее привели сюда. Она пришла к простому решению.

Она могла действовать только по велению сердца. Или разума.

Ее сердце – компас, управляемый эмоциями, – указывало ей на ошибочность этого поступка. На то, что потом будет пожирать ее заживо, если она совершит подобное и причинит боль другой девушке.

Ее разум подсказывал ей, что произойдет, если она провалит самое первое испытание императрицы. Она потеряет возможность закрепиться при императорском дворе, и задачи, которые она хотела выполнить, станут недосягаемыми. Марико бросила еще один взгляд на Сукэ. Безмолвные слезы девушки катились по щекам, а ошметки яиц текли по ее волосам и одежде.

«Я… не могу этого сделать с ней».

Но брови императрицы нахмурились. Ее губы сжались. Ее взгляд был похож на тысячу кинжалов, каждый из которых был нацелен на Марико.

Дело было не в наказании. Хотя это и должно было выглядеть как попытка удержать нравы молодых женщин при дворе в узде, в реальности это казалось совсем другим. Принуждение девушки к подчинению – даже с помощью чего-то столь безобидного, как яйцо, – было довольно странной демонстрацией власти.

Несмотря на предостережения ее разума, все в сердце Марико восстало против него.

Против этой странной демонстрации власти.

Императрица продолжала смотреть на Марико. В ответ девушка взвесила яйцо на руке. Позволила ему перекатиться в ладони. Подумывая бросить его в императрицу в знак неповиновения.

Но сейчас было не до мечтаний.

– Ты полагаешь, что я несправедлива? – холодно спросила императрица.

Марико взглянула в лицо вдовствующей императрицы. Когда Ямото Гэнмэй была моложе, она, должно быть, была красивой женщиной. Но время, боль и мелочность превратили черты ее лица во что-то неприглядное, вывернутое наизнанку. Для императрицы каждая молодая женщина, которую она встречала, была подобна служанке Исе – кем-то ниже ее, предназначенной для того, чтобы она могла растоптать ее, когда сочтет нужным.

«Вероятно, все началось именно так. С простого выбора».

Вдохнув через нос, чтобы унять отвращение, Марико с силой швырнула яйцо в жалкую девушку, с которой капало столько еды, что хватило бы, чтобы несколько недель кормить семью, а вместо этого она пропадала на свежесплетенных татами. Яйцо со шлепком упало ей на колено – жалкий финал тошнотворного представления.

В животе Марико вспыхнуло чувство вины, когда Сукэ подняла на нее глаза, но в них отразилась смесь смущения и благодарности. Марико сглотнула.

«Она… благодарна?»

– Когда-то я была такой же глупенькой дурочкой, как и ты, – сказала Марико императрица, склонив голову набок. – Я считала себя принципиальной и думала, что мои принципы проведут меня по жизни, особенно в самые трудные времена, когда моя жизнь сложилась совсем не так, как я мечтала. – Императрица ухмыльнулась, скрывая внезапную вспышку боли. – Принципы хороши, когда ты молода и жизнь у твоих ног, госпожа Марико. Возможно, ты считаешь меня жестокой, но таким образом я спасаю эту девочку от еще больших страданий. И заставляю всех этих молодых женщин осознать суровую правду: только мужчинам позволено потакать своим желаниям. – Она фыркнула. – Женщины, потакающие своим желаниям, рискуют жизнью.

Марико опустила взгляд, снова уставившись на выбившийся пучок соломы возле своего колена. Еще в провинции своего отца она встречала таких людей, как императрица. Женщин и мужчин, получавших извращенное удовольствие от ненужного отмщения другим. Даже Рэн грешил подобным поведением. Но императрица была странным образцом подобного. Она явно считала себя лучше других потому, что прибегла к жестокости, дабы предотвратить что-то похуже.

Она избавляла девушек от публичного осуждения, но поощряла его за закрытыми дверями.

Возможно, императрица была совсем не похожа на тех, с кем встречалась Марико дома.

Она была хуже.

– Время учит нас всех тому, что нам нужно быть лучше мужчин. Но лишь на одну нить. – Императрица поднялась. – Держись за эту нить. Тебе она понадобится. – Она жестом подозвала одного из молодых слуг из тени сбоку. – Сейчас ты встретишься с моим сыном. – Императрица улыбнулась, глядя на кимоно Марико. Затем покачала головой в чем-то похожем на сожаление. – Какая жалость. Много лет назад это было мое любимое кимоно.

Мрачный блеск

Руки Марико тряслись. Когда слуги открыли двери, она вцепилась в рукава своего кимоно, не заботясь о том, что может помять тонкую ткань. Отведя глаза, она в последний раз поклонилась императрице, которая осталась сидеть на троне с безмятежной улыбкой на лице.

За раздвижными дверями стоял Кэнсин, словно мучения Марико должны были быть бесконечными. Ее брат как будто казался еще более утомленным, чем прежде, если это вообще было возможно. Он осмотрел ее лицо. Заметил хмуро поджатые губы и морщину на лбу. Затем он прочистил горло, его взгляд пронзил ее, давая безмолвный совет.

В одно мгновение Марико вновь взяла контроль над своим лицом.

Кэнсин жестом велел ей следовать за собой. Вместо поворота направо от зала, который бы вернул Марико в комнаты, занимаемые ею с прибытия в Инако, они повернули налево. Пока они шли, Марико считала, сколько шагов требуется, чтобы перейти от одного строения к другому.

Они вышли из Лотосового павильона и направились к богато украшенным раздвижным дверям, ведущим в центральный двор. Мужчины, стоявшие на страже снаружи, были одеты в простые хакама, каждый из двух мечей заткнут за шелковый пояс вокруг бедер. Самураи, обнажающие свое оружие только в самых ужасных обстоятельствах и никогда в присутствии императора, ибо смерть служила наказанием тому, кто осмелится размахивать клинком в присутствии монаршей особы.

«Сорок девять шагов».

Они дождались, пока им принесут сандалии: Кэнсину – простые самурайские гэта, а Марико – тускло поблескивающие сандалии из лакированного дерева. За стенами замка начало опускаться за горизонт солнце, его свет карамелизировал все, к чему прикасался.

Марико последовала за Кэнсином через центральный двор к другому крылу замка Хэйан, которое возвышалось над главным зданием с семью остроконечными крышами. Запах апельсиновых цветов смешивался с ароматом деревьев юдзу, и кисло-сладкий цитрусовый запах плыл мимо Марико, маня ее к лесу в дальней дали. Удивительно, но раньше лес никогда не завораживал ее, а теперь звал ее к себе всякий раз, когда в поле зрения появлялись